Эгоизм как принцип
В философии эпохи Просвещения стремление человека к собственному счастью находило больший отклик, например, у К. Гельвеция, чем у Канта. Эта тенденция нашла продолжение в философии Макса Штирнера и Ф. Ницше. Но хотя они занимают позицию, противоположную Кальвину и Канту, они тем не менее согласны с ними в том, что любовь к себе и любовь к другим — не одно и то же. Любовь к другим они осуждали как слабость и самопожертвование, в противовес чему выдвигали себялюбие и эгоизм, которые они тоже путали, не проводя между ними различия, как добродетель. Так, М. Штирнер говорил: «Итак, решать должны эгоизм, себялюбие, а не принцип любви, не мотивы любви вроде милосердия, доброты, добродушия и даже справедливости — ибо justi- tia тоже феномен любви, продукт любви; любовь знает только жертвенность и требует самопожертвования».
Тот вид любви, который осуждается Штирнером, — это мазохистская зависимость, в которой человек сам себя превращает в средство другого для достижения им своих целей. Порицая эту концепцию любви, он, однако, не смог избежать формулировку, которая, будучи весьма спорной, преувеличивает этот момент. (Одна из формулировок этого принципа, к примеру, такова: «Но каким образом человек проживает жизнь? Он сгорает, как зажженная свеча... Наслаждение жизнью истощает ее».) Разрабатываемый Штирнером позитивный принцип противополагался им позиции, которой в продолжение столетий придерживалась христианская теология и которая была жива в немецкой идеалистической философии, преобладавшей в его время, а именно — желанию человека подчиниться внешней силе, находя в ней опору. Штирнер не был фигурой, равной Канту или Гегелю, но он обладал мужеством радикально противопоставить свою позицию идеалистической философии в той ее части, которая отвергала конкретного индивида в пользу абсолютистского государства, помогая тем самым сохранению деспотической власти.
Несмотря на расхождения между философией Ницше и Штирнера, их идеи в этом отношении во многом совпадали. Ницше также не принимал любовь и альтруизм, считая их выражением слабости и самоотрицания. Согласно Ницше потребность в любви свойственна рабам, не способным бороться за то, чего они хотят, и потому стремящимся обрести желаемое через любовь. Альтруизм и любовь к человечеству становятся тем самым символом вырождения. Сущность хорошей и здоровой аристократии состоит для Ницше в том, что она готова жертвовать массами ради осуществления собственных интересов, не испытывая при этим чувства вины. Общество — это «фундамент и помост, могущий служить подножием некоему виду избранных существ для выполнения их высшей задачи и вообще для высшего бытия». Можно было бы привести еще немало цитат, в которых запечатлен этот дух презрения и эгоизма. Эти идеи часто интерпретировались как выражение сути философии Ницше. Однако они никоим образом не представляют истинного смысла его философии.
Существует несколько причин, почему Ницше избрал такой способ самовыражения. Прежде всего его философия, как и философия Штирнера, была реакцией — бунтом против философской традиции, подчинявшей индивида внешним для него силам и принципам. Тенденция к преувеличению как раз и отражает эту черту его философии. Кроме того, не отпускавшее Ницше постоянное ощущение — переживание им чувства незащищенности и тревожного состояния — способствовало формированию его концепции «сильной личности» как способа самозащиты. Наконец, Ницше находился под впечатлением эволюционной теории с ее положением о «выживании наиболее приспособленных».
Такое объяснение не меняет, однако, того факта, что Ницше видел противоречие между любовью к себе и любовью к другим. Но в его взглядах существовало ядро, позволяющее преодолеть эту ложную дихотомию. «Любовь», которую не приемлет Ницше, коренится не в силе человека, а в его слабости. «Ваша любовь к ближнему есть ваша дурная любовь к самим себе. Вы бежите к ближнему от самих себя и хотели бы из этого сделать себе добродетель; но я насквозь вижу ваше “бескорыстие”». Ницше выражается совершенно определенно: «Вы не выносите самих себя и недостаточно себя любите»[1].
Но человек, личность для Ницше имеет «сверхценное значение». Сильная личность та, которая обладает «истинной добротой, благородством, величием души, которая дает не для, чтобы брать, которая не хочет выделяться своей добротой; “отдача” как тип истинной доброты, богатство личности как источник». Ту же мысль он выражает в книге «Так говорил Заратустра»: «Один идет к ближнему, потому что он ищет себя, а другой — потому, что он хотел бы потерять себя»[2].
Смысл этой идеи в следующем. Любовь — феномен изобилия, избыточности; ее источник — сила дающей личности. Любовь —
2 Там же. С. 44.
это утверждение и продуктивность, «она стремится к созиданию и творчеству». Любовь к другому тогда только добродетель, когда она изливается из этой внутренней силы, но она — зло, если будет проявлением неспособности быть самим собой. Однако факт остается фактом, что для Ницше проблема взаимосвязи любви к себе и любви к другим остается неразрешимой антиномией.
Мысль о том, что эгоизм есть изначальное зло и что любовь к себе исключает любовь к другому, не ограничивается лишь рамками теологии и философии, но стала избитой идеей, внушаемой дома, в школе, в кино, книгах. «Не будь эгоистом» — эта сентенция внушается миллионам детей из поколения в поколение. Однако смысл ее неясен. Многие сказали бы, что это значит не быть эгоистичным, невнимательным, безразличным к другим. На самом же деле оно значит нечто большее. Не быть эгоистичным означает не делать того, что хочешь, отказаться от собственных желаний в угоду авторитету. «Не быть эгоистом» в конечном счете столь же двусмысленно, сколь и в учении Кальвина. За исключением некоторых очевидных моментов оно означает «не люби себя», «не будь собой», а подчини себя чему-то более важному, чем ты сам, какой-то внешней силе или внутренней принудительной силе — «долгу». Формула «не будь эгоистом» стала одним из самых мощных идеологических средств подавления спонтанного и свободного развития личности. Под давлением этого лозунга от человека требуют постоянной жертвенности и полного подчинения: только те действия «неэгоистичны», которые совершаются не в пользу индивида, а в пользу кого-то или чего-то внешнего по отношению к нему.
Но такая картина, следует еще раз подчеркнуть это, односторонняя. Ведь в современном обществе помимо призыва не быть эгоистом пропагандируется и прямо противоположная идея: блюди свою выгоду, делай то, что полезно тебе; ибо, поступая так, ты тем самым будешь действовать и на благо других. Как бы то ни было, мысль, что эгоизм является основой всеобщего благоденствия, стала краеугольным камнем в построении общества всеобщей конкуренции. Странно, что два таких, казалось бы, несовместимых принципа могут проповедоваться в одной и той же культуре. Однако в том, что так оно и есть, нет никаких сомнений. То, что им приходится разрываться между ними, представляет серьезную помеху в деле становления целостной личности. Это ощущение замешательства, неустойчивости, отсутствия почвы под ногами — один из наиболее значительных источников переживания современным человеком чувства беспомощности. На это обратила внимание и американский психолог К. Хорни (1885—1952) в работе «Невротическая личность нашего времени».
Догматом о том, что любовь к себе тождественна «эгоизму» и несовместима с любовью к другим, пронизаны теология, философия и обыденное мышление. Та же мысль рационализирована в научном языке теории нарциссизма 3. Фрейда. В концепции Фрейда предполагается некоторое неизменное количество либидо. У младенца все либидо направлено на самого себя как на свой объект. Эту стадию Фрейд называет «первичным нарциссизмом». По мере развития ребенка либидо смещается с себя, своего Я на другие объекты. Если нормальное развитие «объект-связей, объект-отношений» нарушается, либидо отвращается от объектов и вновь обращается на Я. Это называется «вторичным нарциссизмом». Согласно Фрейду, чем больше любви я направляю на объекты, тем меньше ее остается для самого себя, и наоборот. Тем самым он описывает феномен любви как уменьшение любви к себе в силу направленности всего либидо на внешние объекты.
Здесь возникают вопросы: поддерживается ли психологическими наблюдениями мысль, что существует базисное противоречие между любовью к себе и любовью к другим и что между ними возможно только состояние чередования, т.е. при наличии одной неизбежно отсутствует другая? Есть ли любовь к себе то же, что и эгоизм, или они противоположны? Далее, не является ли эгоизм современного человека на деле проявлением интереса к себе как личности со всеми ее интеллектуальными, эмоциональными и чувственными возможностями? Не стал ли «он» придатком его социо- экономической роли? Итак, тождествен ли эгоизм себялюбию, или он обусловлен как раз отсутствием последней?
Прежде чем приступить к обсуждению психологической стороны проблемы эгоизма и себялюбия, следует указать на логическую ошибку в утверждении, что любовь к себе и любовь к другим взаимоисключают друг друга. Если любовь к ближнему как человеческому существу — добродетель, то и любовь к себе — добродетель, а не грех, поскольку я ведь тоже человеческое существо. Не существует понятия человека, в которое не включался бы я сам. Учение, настаивающее на подобном исключении, внутренне противоречиво. Идея, выраженная в библейской заповеди «Возлюби ближнего твоего, как самого себя», подразумевает, что уважение к своей личности, ее полноте и уникальности, любовь к себе, понимание своего собственного Я неотделимы от уважения, любви и понимания другого. Любовь к собственной личности нераздельно связана с любовью к личности другого.
Поскольку этический эгоизм рассматривает каждого человека как самоцель, то тем самым он не является эгоистическим, а скорее этическим и рациональным и, по мнению Э. Скоргина, «не устраняет возможности использовать человека как простое средство в достижении иной цели».
Дж. Мур (1873—1958) также сделал попытку представить эгоизм противоречивой теорией, применяя понятие «добро» в значении универсального абсолюта. Для Мура личное благополучие эгоиста есть добро, поскольку последнее абсолютно. Однако эта позиция Мура не предлагает убедительного объяснения того, почему люди должны помогать друг другу и заботиться о счастье других, не имея к тому эгоистического мотива.
Попытка противопоставить эгоизму интерпретацию некоторых курьезных положений этой теории, осуществленной Д. Эммонсом, несостоятельна. Эммонс опровергает эгоизм, апеллируя к эгоистическим ценностям и упуская при этом из виду все то, что указывает на возможное и осуществимое действие.
Все приведенные точки зрения и аргументы, направленные против этического эгоизма и морали самозаинтересованности, несостоятельны. Они не раскрывают непоследовательности этического эгоизма, на что, собственно говоря, серьезно претендуют. Многие этики считают, что самопожертвование, которого требует альтруистическая теория, нуждается в рациональном разъяснении, во имя чего человек должен отказаться от счастья. Отказываться от действия, приносящего индивиду благо, слишком неестественно, чтобы практиковать подобное поведение.
