Главная Литература
Мемуары как текст культуры. Женская линия в мемуаристике XIX- XX вв.: А.П. Керн, Т.А. Кузминская, Л.А. Авилова
|
|
||||||
"Бесконечный лабиринт сцеплений " (литература - судьба - жизнь)Автобиографическое начало в мемуарах Т.А. Кузминской подчинено, с одной стороны, принципу ассоциативных соответствий, в частности, пушкинской литературной героине Татьяне Лариной, которая, по сути, является выражением национальной (дворянской) культуры XIX века; с другой стороны, принципу идентификации с героиней романа Л.Н. Толстого Наташей Ростовой, к созданию которой она была сопричастна. Кузминская существует как "продолжение" Татьяны Лариной, порождая Наташу Ростову, которая в свою очередь "продолжает" ее (бесконечный лабиринт сцеплений, и законы этих сцеплений, этот механизм предстоит исследовать). Автопризнание ("...под подушкой всегда лежала книга "Евгений Онегин". Я перечитывала ее несколько раз и многое знала наизусть" [с. 82]), сделанное в начале мемуаров, можно считать ключом к первой сюжетной линии (условно ее можно назвать "линией Татьяны"). Эпизоды пушкинского романа "угадываются" в сюжетных перипетиях мемуаров Т.А. Кузминской. Автобиография, имеющая романную основу, разлагается на составляющие ее мотивы:
Национальный характер Татьяны Кузминской ("русская душою"), каким он обрисован в мемуарах, складывается на пересечении двух стихий - природной (восприятие природы как субстанции, частью которой она себя ощущает) и национальнобытовой (вера в приметы, участие в гаданиях, внутренняя потребность говенья и т. д.). Т.А. Кузминской свойственно редкое ощущение органики бытия, его первозданности, ничем не замутненная свежесть мировосприятия, сиюминутность и ощущение реальности пребывания в мире: "Мне казалось тогда, что вся эта природа, закат, лужайка, все это только для нас, что раньше тут ничего не существовало" [с. 123]. Детализация, "мелочность" в описаниях природы - "память", сохраняющая целостность впечатления, - даже в ее рассказе о том, как она ребенком заблудилась в лесу: "И страшно было и хорошо... Птицы, вылетая из кустов, пугали меня. Я видела зайца, видела белку" [с. 240]. Специфика подобных описаний природы у Т.А. Кузминской обусловлена восприятием этой природы: оно целостно-органическое и комплексное, т.е. одновременно всеми органами чувств (пение птиц, тишина; запах фиалок, свежего сена; краски заката). В этом описании использован метод, близкий А.А. Фету[2] ("стихийность", "хаотичность", "первичность" впечатлений, переданных в том виде, как они явились человеку): "Вокруг нас тишина, пения птиц уже не слышно, и разве только изредка промелькнет по макушкам лип легкая пушистая белка. Мы сидим в созерцательном настроении, и на нас благотворно влияет эта тишина" [с. 252] (параллелизм состояний человека и природы). Радость разделенной любви рождает ощущение полета, слияния с миром, растворения в окружающем, превращения в другую субстанцию: "Я не могу спокойно сидеть за работой, не могу идти домой. Я бегу вниз по аллее, прочь от дома <...> Я останавливаюсь и, вскочив на скамейку, поднимаю руки и делаю вид, что лечу"[3] [с. 252]. Патриархальное мироощущение находит выражение в мышлении, близком к фольклорно-мифологическому. Естественное ощущение связи со всем живым, собственной включенности в круговорот природы и бытия порождает такое мышление, когда и народные приметы органично входят в повествование ("На небе слева я увидела молодой серп луны. "К слезам!" - подумала я...[с. 221]), как и рассказ о святочных гаданиях ("По вечерам лили воск и выбегали спрашивать имя" [с. 405] - почти цитаты из "Евгения Онегина"). Для Т.А. Кузминской естественно выражение народными формулами ("Этот случай убедил меня, что одна беда никогда не бывает" [с. 324]), входящими в текст мемуаров как знак патриархальности, которая была для нее одной из главных ценностей (как, впрочем, и для Толстого в этот период): "Должна сказать, что я редко встречала более патриархальный и гостеприимный дом, чем наш, благодаря удивительной простоте и самобытности склада всего дома" [4] [с. 295]. Собственная семья представлена в мемуарах Т.А. Кузминской как тип дворянской семьи, живущей по законам сердца: "К ужину почти всегда кто-нибудь приезжал к нам из театра, зная, что мы дома. И всех-то у нас принимали радушно, хлебосольно, и всем-то было и хорошо и тепло" [с. 295]. Линия Татьяны, существующая в подтексте мемуаров, искусственно нами "деконструирована" на основе упоминаний и других знаков. Линия Наташи Ростовой является, на наш взгляд, доминирующей. Объект художественного изучения в романе "Война и мир" - Наташа Ростова, - как бы оживший в Т.А. Кузминской, начинает существовать по имманентным законам художественного бытия, которое уже неподвластно автору - Льву Толстому. Это может быть обозначено как "эффект пересечения параллельных" (литературной героини и реально существующего человека) в едином тексте судьбы, тексте культуры: 1. Наташа-Кузминская не выходит замуж за "Пьера". Наблюдения над текстами мемуаров и романа Толстого[5] приводят к заключению о том, что писатель, придавая Наташе черты характера Тани Берс, вводя в роман факты ее биографии, моделируя свою литературную героиню, пытался смоделировать судьбу и ее реально существовавшего прототипа. Об этом свидетельствует, в частности, их переписка, особенно в период романа с Сергеем Николаевичем. На правах "второго отца" ("ты мне и лучший друг и второй отец" [с. 399]) Л.Н. Толстой не только дает ей советы ("Играй Chopin и пой. Держи себя в струне и в аккурате" [с. 339]; "Молись богу, это лучше всего и одно" [с. 344]), но и принимает непосредственное участие в ее судьбе в самые важные, решающие моменты: является как бы посредником между Таней Берс и своим братом перед их окончательным разрывом ("В душе перед богом тебе говорю, я желаю да, но боюсь, что нет" [с. 344]); в той же роли он выступает и в ее отношениях с его другом Д.А. Дьяковым. Таня Берс очень болезненно переживала разрыв с С.Н. Толстым и потому, что сохранила к нему свое чувство, и потому, что видела в этой истории препятствие своему будущему замужеству. Д.А. Дьяков, в семье которого она долго гостила, проявлял по отношению к ней самую трогательную заботу и однажды в ответ на ее сказанные - "с горечью, краснея" - слова, что, пробыв два года невестой одного, она никогда не выйдет замуж, ответил: "Да, если бы я был свободен и молод, я считал бы за счастье быть вашим мужем..." (рассказывая об этом, мемуаристка не скрывает, что после этих слов в ней "что-то шевельнулось более, чем простая дружба") [с. 429]. Л.Н. Толстой (которому Татьяна Андреевна "рассказала, по приезде в Ясную, <...> о разговоре с Дмитрием Алексеевичем, как делала это всегда" [с. 430]) вложил эти слова в уста Пьера ("Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей" [Т. II, ч. 5, гл. XXII]), ставшего через несколько лет мужем Наташи Ростовой. Д.А. Дьяков в 1866 г. (в момент разговора с Таней Берс и работы Толстого над романом) был женат, и Толстой не мог предполагать, что и его слова, как слова Пьера, будут иметь последствия. Когда в 1867 г. умерла жена Д. А. Дьякова, он просил Толстого узнать, как Таня Берс отнесется к его предложению [с. 450], но она вышла замуж за А.М. Кузминского. Толстой надеялся, что "ничего из этого (брака с А.М. Кузминским - Е.Ш.) не выйдет, и тем лучше" [с. 454], и был недоволен, что Таня Берс поступила по-своему (модель не захотела повторять судьбу своего литературного двойника): "- Соня, я чувствовала, что Левочка недоволен, что я выхожу за Кузминского, а не за Дмитрия Алексеевича Понятно, Дьяков лучший его друг" [с. 454] (ср. с отношением Толстого к Пьеру). 2. Наблюдая за семейной жизнью Кузминских, "анковским пирогом" (см. выше), Л.Н. Толстой видел расхождение этого "семейного счастья" с его собственными представлениями о семье, доме, а также с его концепцией женщины-матери. По известному выражению самого писателя, он "смешал вместе Софью Андреевну и Татьяну Андреевну, переболтал их и сделал из них Наташу'*[6] [Толстой И. 1987, с. 77]. Если Софья Андреевна остается в русле толстовской концепции (по словам сына Ильи, "прекрасная женщина, идеальная мать и идеальная жена" [Толстой И. 1987, с. 264]), то Татьяна Андреевна являет собой полную ее противоположность. В приведенном в "Моих воспоминаниях" сочинении Толстого для яснополянского Почтового ящика "Тетя Соня и тетя Таня. И вообще, что любит тетя Соня и что любит тетя Таня" дается исчерпывающая характеристика (несмотря на шутливый тон) обеих сестер, подтверждающая это: "Тетя Соня обожает малышей (как Наташа - Е.Ш.), тетя Таня далеко не обожает их"; в отличие от "опустившейся" Наташи, тетя Таня "любит нарядиться, но во что-нибудь, что ее молодит", "любит высокую прическу"; "тетя Соня постоянно о ком-нибудь беспокоится, в особенности когда кто-нибудь уехал на время из дому" (ср. описанное в эпилоге состояние Наташи, когда Пьер задержался в Петербурге), "тетя Таня, раз отпустивши, старается забыть об этом и никогда не беспокоится" [Толстой И. 1987, с. 120]. Неприятие мужем идентификации Т.А. Кузминской с Наташей с первых дней их супружества связано со страхом вмешательства в их личную жизнь писателя Л.Н. Толстого - творца Наташи. Но во время первой супружеской размолвки в ответ на опасения мужа, что его "семейная жизнь будет складываться под чужим влиянием", Кузминская демонстрирует очень трезвый, "нелитературный" подход: "Надо жить просто, не сочинять себе жизнь <...> Она будет складываться не под влиянием кого-либо, а по обстоятельствам" [с. 466]. 3. Являясь своеобразной "материализацией" Наташи, Т.А. Кузминская восполняет ее, вступая в спор с Толстым. Если Наташа, выйдя замуж, "бросила сразу все свои очарованья, из которых у ней было одно необычайно сильное - пение", то Кузминская всю жизнь продолжала музыкальные занятия, доставляя этим радость близким. Так, Илья Львович писал, что под впечатлением от ее пения "часто не выдерживал и со слезами на глазах выбегал на балкон" [Толстой И. 1987, с. 75]. То же чувство восторга испытывал и Лев Толстой, в последние годы отрицавший дворянскую культуру. В 1907 г. его секретарь Н.Н. Гусев записал, что во время пения Кузминской под аккомпанемент Сергея Львовича Лев Николаевич, слушавший с большим удовольствием, "вдруг встал и ушел к себе", а затем, будучи "очень растроганным", признался: "...музыка - единственное из мирского, что действует на меня" [Гусев 1973, с. 55]. В отличие от Наташи, целиком "погрузившейся" в семью, Т.А. Кузминская продолжает с увлечением читать романы. Кроме того, она, по свидетельству ее племянницы Татьяны Львовны, "помешалась" на женском вопросе [Сухотина-Толстая 1987, с. 41] и спорит об этом с Толстым [Сухотина-Толстая 1987, с. 53]; тогда как Наташу "эти вопросы не только не интересовали, но она решительно не понимала их" [Эпилог, Ч. 1, гл. X]. И главное - Т.А. Кузминская остается душой мира семьи, Дома. Татьяна Львовна описывает сцену, когда "Кузминские сидели с тетей Таней и ей изливали свою душу и уверяли ее, что они никогда от нее ничего не скрывали и скрывать не будут [Сухотина-Толстая 1987, с. 53]. И дети Толстых тянутся к ней: Татьяна Львовна признается: "...тетенька - моя подушевная" [Сухотина-Толстая 1987, с. 38]; по словам Ильи Львовича, "она была и тетенькой, и лучшим нашим товарищем", поэтому "мама мы любили, - тетю Таню обожали. Мама была будни, - тетя Таня праздник" [Толстой И. 1987, с. 72]. То же вспоминает о ней и Александра Львовна: "Тетенька любила радость и веселье, все, что было нерадостно, она с негодованием откидывала. Она терпеть не могла ссор, неприятностей, злобы - они нарушали радость - и старалась скорее все уладить" [Сухотина-Толстая 1987, с. 532][7]. Оставаясь поэтическим воплощением Наташи, в восприятии окружающих свою "материальность", "вмерзание в быт" (Ахматова) Т.А. Кузминская выражает в чертыхании (по воспоминаниям И. Л. Толстого, "у тети Тани, когда она бывала не в духе из-за пролитого кофейника или проигранной партии в крокет, была привычка посылать всех к черту. На это Лев Николаевич написал рассказ "Сусойчик" [Толстой И. 1987, с. 114]. Хотя, как пишет В.Ф. Булгаков, Толстой прощал ей и это [с. 9]). Финал мемуарной линии Наташи Ростовой - издание Т.А. Кузминской рецептов вегетарианской кухни. Но такое восприятие Т.А. Кузминской возможно только при наложении текста мемуаров на текст романа Л.Н. Толстого.
|
<< | СОДЕРЖАНИЕ | ПОСМОТРЕТЬ ОРИГИНАЛ | >> |
---|