Евразийство и иные направления общественной мысли Европы и России (немецкий романтизм, историческая школа права, геополитика, русское «восточничество» и др.)

Помимо «национально» ориентированных авторов и российских мыслителей, причастных европейской правовой традиции, евразийство непосредственно использовало идеи европейских ученых.

Основы понятия «функциональная собственность», использовавшегося в статьях Трубецкого, а также в брошюре «Собственность и социализм» Алексеева, заложил французский юрист Леон Дюги (1859— 1928)¹, об идеях которого мы подробно расскажем ниже.

Трубецкой обнаружил некоторое сходство евразийства и учения их современника, австрийского мыслителя О. Шпанна, после чего попросил Сувчинского содействовать тому, чтобы кто-либо из евразийцев написал об австрийском авторе в одном из изданий движения^{[1] [2]}. В итоге рецензию на его труды написал Карсавин, хотя на «Истинное государство» («Der wahre Staat»), опубликованное Шпанном в 1921 г., Алексеев ссылался еще в «Основах философии права»^[3].

Как и Шпанн, Карсавин настаивал на первичности «Целого» — коллективной личности по отношению к индивидуальному субъекту. Подобные заявления, встречавшиеся не только у Карсавина, но и у Трубецкого, были популярны в 1920—1930-е гг. Ярким примером сходства служит «учение о Целом» (Ganzheitslehre) Шпанна. Карсавин объяснял близость евразийства и данной концепции не общностью «поля», в котором формировались эти идеологии, а общими идейными корнями — влиянием немецкого идеализма и романтизма^[4].

Вопреки заявлениям Трубецкого, что евразийство решительным образом противопоставляет себя европейской традиции^[5], оно соотносило себя со многими современными ему западными доктринами (геополитикой, феноменологией) либо гораздо более ранними теориями, переставшими быть мейнстримом политической и правовой мысли. При этом евразийцы часто создавали нечто отличное от оригиналов, беря за основу лишь термин, как это случилось с «идеократией» и «функциональной собственностью», придавая ему новое содержание.

Так, воззрения евразийцев на природу властвования связаны не только с влиянием славянофилов, но и шире, с христианскими воззрениями на жертвенный подвиг властвующих и, безусловно, представлениями Платона и многих античных авторов о наилучшем государстве, у которых идея служения также играла важнейшую роль. Сама по себе попытка Трубецкого построить идеократию отсылает нас к изображению идеального политического строя у Платона. И хотя автор пытается замаскировать данное сходство близостью с империей Чингисхана, это только подчеркивает тесную связь евразийских идей с античной политической философией¹.

Как и античные авторы, евразийцы мыслили прежде всего в терминах целей, а не учреждений, отсюда и сложности в построении государственно-правовых моделей, поскольку, находясь на подобных позициях, евразийцы отрицали многие тезисы философов права Нового времени. Тем самым они не могли принять ни естественно-правовую доктрину Локка, ни правовой позитивизм, отчасти основанный на идеях Гоббса^{[6] [7]}, ни неопозитивизм Кельзена, ни методологию Г. Елли-нека, обоснованность которых оспаривал Алексеев. Вот почему современная юриспруденция, сформированная во многом различными научными школами Нового времени, должна смотреть на евразийское учение о праве, как минимум, снисходительно.

Тем не менее идеи, высказанные евразийцами относительно отрицания линейности истории, их стремление признавать за каждой культурой присущую ей уникальность нельзя считать чуждыми европейской науке. Причем евразийцы наследовали как универсалистским, так и плюралистическим европейским проектам.

В евразийском учении слышен отголосок холистически-универса-листской европейской натурфилософии конца XVIII в. Шеллинг писал, что «если в каждом органическом целом все служит друг другу опорой и поддерживает друг друга, то такая организация должна существовать раньше, чем ее части — не целое возникает из частей, а части возникают из целого. Следовательно, не мы знаем природу априорно, а природа есть априорно, т. е. все единичное заранее определено целым или идеей природы вообще»¹. У евразийских суждений исследователи находят и более ранние истоки — философию неоплатонизма, утверждавшую особое бытие идей, первичность «Единого»^{[8] [9]}. Из переписки Савицкого с Л. Н. Гумилевым также можно понять, что они, отвергая позитивизм, сочувствовали неоплатоникам — Ямвлиху и Плотину^[10].

В европейской юриспруденции нечто подобное плюралистическим воззрениям евразийцев также имело место в конце XVIII в. Немецкий юрист, предтеча исторической школы права И. С. Пюттер на основании высказываний Лейбница и Монтескьё призывал к тому, «чтобы юриспруденция обращала внимание на права всех народов и времен»^[11]. Об этом суждении упоминает Новгородцев в своем труде об исторической школе юристов. Алексеев был, несомненно, знаком с этой работой, ссылался на нее^[12] и, скорее всего, прочитал следующее мнение Пюттера, приведенное Новгородцевым: «Отдельные права влияют друг на друга, и при их совместном изучении можно открыть как их взаимную связь, так и их различия, проистекающие из разнообразия климатов, религий, нравов и т. д.»^[13].

Чуть более поздняя по отношению к Пюттеру «романтическая историография отказалась от универсалистского подхода в области исторического знания, характерного для просветителей. (...) В интерпретации истории они [романтики] порвали с идеей всеобщего характера исторического процесса, естественного права и другими универсалистскими принципами. Романтическое направление утвердило представление о том, что история раскрывается не в единых законах и не в деятельности отдельных лиц, а в творчестве целых народов и наций, что каждому народу свойственно свое неповторимое развитие»¹. Также подчеркивается, что «ориентации историков-романтиков были отчетливо национальными: их интересовала история отдельных стран, их права и государственных институтов»^{[14] [15]}.

Природа права и его историческое происхождение, зависимость от различных условий, в том числе национальных и географических, представляет собой благодатную почву для подобных исследований. Развитие правовой культуры напрямую зависит от развития духовной культуры нации как гораздо более широкой сферы идей и явлений.

Данный тезис отстаивали романтики, и евразийцы, конечно, здесь неоригинальны. В подобном контексте очень интересно проследить за сходством и различиями между евразийством и исторической школой права^[16]. Последняя, не являясь полностью «романтической», испытала на себе влияние романтизма. Более того, эти направления мысли сближал «способ мышления в категориях истории, т. е. принципиальное объяснение реальности, познания и мышления как продуктов исторического развития»^[17], который иначе можно назвать историзмом.

Впрочем, нельзя считать евразийцев последователями немецкого романтизма или же исторической школы права. Положения славянофилов, считающиеся вроде бы исконно русскими, во многом сформировались благодаря германским романтикам и немецкой классической философии, особенно взглядам Шеллинга и Гегеля. Однако подобное обстоятельство вовсе не исключает славянофилов из течения русской общественной мысли. Точно так же и евразийцы, интерпретировавшие мысли западных авторов, включены тем не менее в русский идейный контекст. Этот тезис подтверждается ролью геополитического начала в евразийских идеях.

Известно, что Савицкий и Алексеев активно использовали труды по геополитике шведа Р. Челлена¹, германских авторов Ф. Ратцеля и К. Хаусхофера, последний был знаком с евразийством, упоминал о «евро-азиатской школе “евразийцев”», которую он также именовал «политической сектой»^{[18] [19]}. Тем не менее евразийцы не в меньшей степени следовали русской геополитической традиции — теориям

A. П. Щапова, Л. И. Мечникова, В. И. Ламанского и Д. И. Менделеева^[20].

Г. Д. Гловели упоминает о непосредственном влиянии идей X. Маккиндера и его концепции Heartlend’a на формирование идеи Евразии^[21]. Однако записные книжки Савицкого, датированные 1920— 1921 гг., наводят на мысль, что идея Евразии не была почерпнута Савицким у Маккиндера.

Савицкий упоминал о влиянии на него позднего славянофила Н. Н. Страхова. В поисках основ русской науки Савицкий обращается к работам Д. И. Менделеева «К познанию России» (1906) и «Основы фабрично-заводской промышленности» (1897), труду экономиста

B. И. Гриневецкого «Послевоенные перспективы русской промышленности» (1919)^[22]. Однако у Савицкого, который интересовался британской наукой (к примеру, трудом «Климатический фактор» (1914)

Э. Хантингтона), нет ссылок на Маккиндера. Евразийство как геополитическая идея — скорее итог развития «национально ориентированной» русской мысли, а не извод популярных в то время западноевропейских геополитических течений.

Особенной чертой русской геополитики стала ее связь с исторической наукой, это особенно заметно в трудах Г. В. Вернадского. Некоторые исследователи, например М. И. Чемерисская, показывают, что Вернадский проводит периодизацию русской истории, следуя за схемой С. М. Соловьева о противоборстве «леса и степи»^[23].

Евразийцев невозможно представить вне основного тезиса государственной школы русской историографии, подчеркивавшей, что история России — процесс освоения Российским государством огромного континентального пространства. Евразийская история и историософия, несмотря на внимание к отдельным социальным институтам, негосударственным политическим архетипам (у Алексеева), является историей Российского государства.

«Государственная школа» способствовала появлению русского «восточничества», на которое повлияла экспансия Российского государства на Восток на рубеже XIX—XX вв. «Восточничество», в свою очередь, имело влияние на евразийцев. Некоторые авторы даже считают евразийцев эпигонами идей «восточника» Э. Э. Ухтомского, сыгравшего одну из важных ролей в восточной политике царской России на рубеже XIX—XX вв.¹ Будучи приближенным Николая II и сподвижником С. Ю. Витте, Ухтомский стал председателем Российско-китайского банка, содействовал строительству КВЖД. Он считал, что Россия по своей сути азиатская, а не европейская держава.

Однако в отличие от Ухтомского евразийцы не искали исток российской культуры в Азии, настаивая на особом — неевропейском и неазиатском — фундаменте русской культуры. Они особо подчеркивали отличие своих идей от «паназиатизма» Вс. Н. Иванова, писавшего об азиатской сущности России в работе «Мы. Культурно-исторические основы русской государственности» (1926). Впоследствии Иванов приветствовал создание прояпонского государства в Маньчжурии, подчеркивая консолидирующую роль Японии в регионе, что вызвало резкое несогласие со стороны евразийцев^{[24] [25]}.

Таким образом, «восточничество» способствовало возникновению евразийства, но не стало причиной его появления. Параллельно с евразийскими идеями развивались иные смежные направления — «ски-физм», «паназиатизм» и др.

• [1] См .-.Дюги Л. Общие преобразования гражданского права со времени Кодекса Наполеона. М., 1919.
• [2] «...Совпадения с нами [евразийцами] совершенно поразительные: примат культуры (“главной задачей государства является не охрана имущества отдельных граждан, а организация культуры”...), государство, покоящееся на цеховых организациях,... обусловленная (функциональная!) собственность... Философия с сильным религиозным упором. В связи с этим отвержение современной европейской цивилизации и установка на Средневековье, понимаемое по-новому и очень своеобразно: восприятие Ренессанса как эпохи упадочной. Национализм, но без империалистических тенденций. При этом всем любопытно, что пришел он ко всему этому своим путем, с виду даже противоположным нашему: он шел, отталкиваясь от индивидуализма, и потому все свое учение называет “универсализмом”. Главное исходное положение его философии это — что “целое (логически) раньше своих частей”. (...) В применении к социологии, — общество раньше своих частей. Отсюда отвержение теорий, рассматривающих общество как агломерат отдельных людей и утверждение теории органического единства общества. Впрочем, когда мы с ним разговаривали и я изложил ему наше учение о симфонической личности, он сказал, что под “целым” в социологии разумеет именно такую симфоническую личность» (Трубецкой Н. С. Письма к П. П. Сувчинскому: 1921 — 1928. С. 223— 224).
• [3] Алексеев Н. Н. Основы философии права. С. 112. Критика «ленной собственности» Ш панна представлена в другом труде. См.: Алексеев Н. Н. Собственность и социализм // Алексеев Н. Н. Русский народ и государство. С. 258—260.
• [4] См.: Карсавин Л. П. По поводу трудов Отмара Шпанна // Евразийская хроника. Париж, 1926. Вып. 7. С. 53.
• [5] См.: Трубецкой Н. С. Русская проблема// Трубецкой Н. С. Наследие Чингисхана. С. 341.
• [6] Описание «степной империи» настолько отвлеченно, что та больше походит на абстрактное государство «духа и подвига», нежели на живую, жестокую реальность кочевников: связь с Платоном здесь очевидна. Кроме того, Савицкий утверждает правление «интеллигенции», «интеллектуальной элиты народа», тем самым сближаясь прежде всего с политической философией Платона: «То, что интеллигенция рождает и взращивает сейчас, то народные массы воспримут и осуществят через некоторый промежуток времени» (Савицкий П. Н. Подданство идеи // Савицкий П. Н. Избранное. М., 2010. С. 181). Критика евразийцев в адрес представительной демократии также весьма схожа с платоновской критикой демократии в целом. Опасения Трубецкого и Алексеева по поводу превращения демократических избирательных процедур в механизм, посредством которого партийные вожаки и партийные комитеты будут захватывать власть, в сущности, мало чем отличаются от наблюдений Платона, считавшего, что демократия под натиском демагогов с необходимостью превращается в тиранию.
• [7] О связи идей Гоббса и юридического позитивизма см.: Шмитт К. Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса. СПб., 2006. С. 205—228.
• [8] Шеллинг В. Ф. Й. Сон.: в 2 т. Т. 1. М., 1987. С. 188—189. П. Серио оспаривает «натурфилософичность» евразийских исканий: Савицкий и Трубецкой искали не «Целое», а различные «целостности». См.: Серио П. Указ. соч. С. 249—250. С. Глебов, напротив, настаивает, что холистские устремления евразийцев имели своим основанием прежде всего «натурфилософскую традицию российского естествознания», в том числе почвоведческую концепцию Докучаева. См.: Глебов С. Евразийство между империей и модерном. С. 120.
• [9] См.: Серио П. Указ. соч. С. 282, 312; Ларюэлъ М. Указ. соч. С. 53; Глебов С. Евразийство между империей и модерном. С. 102.
• [10] См.: Письма П. Н. Савицкого Л. Н. Гумилеву. 1956 год // Геополитика и безопасность. 2008. № 4. С. 94.
• [11] Цит. по: Новгородцев П. И. Историческая школа юристов // Немецкая историческая школа права. Челябинск, 2010. С. 38.
• [12] См.: Алексеев Н. Н. Введение в изучение права. С. 37.
• [13] Там же. С. 38.
• [14] Савельева И. М., Полетаев А. В. Классическое наследие. М., 2010. С. 215.
• [15] Там же. С. 229.
• [16] Сопоставление идей евразийцев и исторической школы права заслуживает отдельного исследования.
• [17] Филатов В. П. и др. Обсуждаем статьи об историзме // Эпистемология и философия науки. 2007. Т. XII. № 2. С. 160.
• [18] Влияние «Государства как формы жизни» Челлена заметно при чтении начальных глав «Теории государства», где автор критикует современное ему государствоведение. См.: Алексеев Н. Н. Теория государства. С. 386—400.
• [19] Хаусхофер К. Панидеи в геополитике // Геополитика: антология. М., 2006. С. 283, 285.
• [20] Некоторые пересечения можно найти и с воззрениями Л. С. Берга. См. об этом следующую главу нашего исследования.
• [21] См.: Гловели Г.Д. Геополитическая экономия в России. СПб., 2009. С. 143.
• [22] См. записные книжки П. Н. Савицкого (Poznamkove sesity. Sesity с. 1. Slovanska Knihovna, Praha. T-SAV-XIII/231).
• [23] См.: Чемерисская M. И. Указ. соч. С. 192.
• [24] См.: Схиммельпеннинк ван дер ОйеД. Навстречу Восходящему солнцу: Как имперское мифотворчество привело Россию к войне с Японией. М., 2009. С. 19, 43.
• [25] См.: Л. Дальневосточная проблема// Евразиец. 1931. № 19. С. 27—29.