МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ПРОБЛЕМЫ РАЗВИТИЯ СОЦИАЛЬНЫХ НАУК В РОССИИ

Пересмотр идеологических оснований отечественных научных социальных теорий сделал возможным свободу выбора научных интересов и способов научно-исследовательской деятельности^[1]. Исследователи, изучающие состояние социальных наук в современной России, отмечают, что, с одной стороны, эти науки развиваются количественно и качественно, повсеместно — и в Москве, и в регионах^[2]. Российские ученые включились в мировой научный дискурс, к ним уже стали применяться международные стандарты научно-исследовательской деятельности. С другой стороны, свобода научной деятельности принесла ученым России новые вызовы, на которые им не всегда удается найти адекватные методологические ответы. В результате общим стало представление о невысоком качестве социальных исследований в современной России и низкой конкурентоспособности отечественной научной продукции на внешних интеллектуальных рынках. Поэтому современная российская социальная мысль, например для западной академической науки, остается отдаленной научной периферией. При этом отношение западной академической науки к работе их российских коллег носит преимущественно объектный характер. Во многом это объясняется тем, что уже в начале 90-х гг. XX в. на волне критики марксистской идеологии обнаружился дефицит креативности среди российских ученых, связанных с разработкой новых способов научно-исследовательской деятельности. Одни из них встали на путь модернизации марксистской парадигмы социального познания. Другие, отказавшись от нее, обратились к западноевропейской интеллектуальной традиции. Теоретические конструкты этой науки, их понятийный аппарат стали широко использоваться в отечественных научных исследованиях в области социального знания. При этом многие из этих конструктов превратились в научно-исследовательских практиках в интеллектуально-когнитивные моды как теоретические образцы познавательной деятельности, выполняющие в научном познании нормативно-принудительную функцию (принцип «не думать, а подражать»).

Наличие интеллектуально-когнитивных мод является характерной чертой методологической ситуации в социальных науках в России, и это связано прежде всего с особенностями стиля научного мышления многих российских ученых. Характеризуя этот стиль, известный российский культуролог В.Н. Иванов писал: «Мы чрезвычайно легко видим в окружающем нас мире то, что мы хотим, что мы привыкли видеть. Это является следствием некритичности русского познавательного духа, которому все равно, верить ли в святость кн. Владимира или в непогрешимость Карла Маркса»¹.

Развернувшаяся в 1990-х гг. в российском научном сообществе мощная критика марксистской парадигмы сыграла большую роль в создании когнитивных условий для заимствования и усвоения иных методологических подходов, вброшенных на российский интеллектуальный рынок западной социологией. Некритичность русского познавательного духа реанимировала представление о том, что элитарная наука существует только на Западе и, следовательно, она должна быть объектом интеллектуального подражания. Поэтому выход из тупиков марксистской теоретической догматики многие российские ученые увидели в некоторых модных западных социальных теориях. Так, в 90-х гг. XX в. одним из самых распространенных объяснительных конструктов в отечественной социальной науке стала теория модернизации. Причем это произошло в то время, когда на Западе, откуда пришла эта теория, уже к середине 1980-х гг. модернизационные концепции оказались в кризисе и были оттеснены в академическом сообществе на второй план.

Широкое распространение теории модернизации в социальных науках было обусловлено тем, что значительный интеллектуальный сегмент российской научной мысли был готов к ее восприятию. Во многом это объясняется особенностями профессионального стиля мышления российских исследователей. Активно разрабатываемые в 1950—1970-х гг. американскими и западноевропейскими учеными различные теории модернизации были выполнены в русле методологии однолинейного прогрессизма, состоящей в представлении о существовании только одной линии общественного прогресса, ориентиры которого задаются наиболее развитыми западными странами. Эти теории модернизации и были призваны указать развивающимся странам, или так называемым переходным обществам, траекторию движения к цивилизационному росту. В 90-х гг. XX в. из методологического аппарата социальных наук России была вычеркнута составная часть марксистского учения — теория общественноэкономических формаций, но не произошло отказа от того стиля мышления, в русле которого она разрабатывалась. Основой этого стиля как раз и была методология однолинейного прогрессизма, поэтому западные модернизационные концепции легко вписывались в отечественный интеллектуальный контекст. При этом вопрос о возможности применения западных теорий модернизации для объяснения российских социальных реалий в то время не ставился.

Такой же оказалась судьба и другого широко распространенного в 90-х гг. XX в. теоретико-методологического конструкта — цивилизационного подхода. Его распространение произошло в то время, когда на Западе уже был утрачен интерес к теории цивилизаций как познавательному средству, поскольку сам цивилизационный подход оказался в состоянии глубокого кризиса. В связи с этим в отечественной методологической литературе уже в конце XX в. были поставлены вопросы: не опоздали ли мы с заимствованием теории цивилизаций; выживет ли идея цивилизации вообще в условиях глобализации в качестве объяснительного конструкта российских реалий.

В целом некритическое заимствование и использование в отечественных научно-исследовательских практиках западных теоретических конструктов свидетельствуют об определенной интеллектуальной стагнации социальных наук в России. Причины этой стагнации некоторые исследователи видят в первую очередь в том, что над российской наукой довлеют антитеоретический консенсус и конъюнктура западных общенаучных теорий.

Методологическое обеспечение социальных наук в России на протяжении уже более двадцати лет характеризуется распространением таких негативных тенденций, как: 1) научное трансляторство; 2) идеологическая ангажированность; 3) научное антрепренерство; 4) околонаучный маргинализм.

Первая тенденция — научное трансляторство — связана с тем, что многие ученые, не став производителями нового теоретического знания, обратились к западноевропейской интеллектуальной традиции и превратились в проводников уже существующих научных теорий, внедряя их в научно-исследовательскую практику без всякой предварительной социокультурной и методологической экспертизы.

Надо отметить, что такая постановка вопроса актуализировала в современных научно-исследовательских практиках проблему языка научного дискурса и контекстуальности научных исследований. Проблема языка научного дискурса была порождена осознанием того, что в социальных науках в России пока отсутствует научный язык, адекватный для изучения социальных реалий вне западного социокультурного ареала. Российские ученые пользуются преимущественно языком западного академического сообщества, который был «разработан, — как подчеркивают некоторые исследователи, — для изучения принципиально иных институциональных систем, действовавших по иным правилам, нежели мобилизационное и милитаризованное советское общество-государство и многое сохранившая от него постсоветская Россия»¹.

Использование научного языка, который сформировался в определенной когнитивной среде при изучении социальных реалий на Западе, затрудняет понимание и объяснение иных социальных реальностей, обусловленных социокультурной спецификой, поскольку «словари и переводы, — как предостерегал П. Фейерабенд, — являются весьма неудачным способом вводить понятие языка, синтаксис которого существенно отличен, например, от английского, или от идей, которые нельзя “подогнать” под западноевропейский способ мышления»².

Проблема языка научного дискурса — это также проблема контекстуальности, которая является сегодня одной из актуальных в современной социальной эпистемологии. Принцип контекстуальности означает, что всякое социальное явление необходимо изучать в рамках той социокультурной среды, которая породила это явление. Поэтому прежний поиск универсальных научных понятий и теоретических конструктов, пригодных при изучении любой страны независимо от ее социокультурного своеобразия, в современной эпистемологии признается методологически несостоятельным.

Кроме того, принцип контекстуальности предполагает, что объективное понимание социальной реальности требует изучения прежде всего представлений людей об окружающем их социальном мире. Давно уже замечено, что люди живут в той социальной реальности, какой они ее себе представляют благодаря способности к ее конструированию на основе знаний, получаемых извне, и собственного социального опыта, почерпнутого из социальных практик повседневности, и поэтому «если люди, — согласно теореме У. Томаса, — определяют ситуации как реальные, то они реальны по

Гудков Л. Негативная идентичность. Статьи 1997—2002 годов. М., 2004. С. 6. Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. М., 1986. С. 432.

своим последствиям»^[3]. В связи с этим Р. Мертон писал, что «публичные определения ситуации (пророчества и предсказания)» становятся ее неотъемлемой частью и, таким образом, «влияют на последующее развитие ситуации»^[4].

Вторая тенденция — идеологическая ангажированность — была обусловлена тем, что посткоммунистический научный дискурс в современной России утратил топику советского марксизма, но во многом сохранил прагматику и стилистику его интеллектуальной работы. В силу этого, интеллектуальная ситуация, сложившаяся в социальных науках, характеризуется не столько конкуренцией различных методологических подходов, сколько противостоянием позиций, которые соотносимы прежде всего с либерализмом, консерватизмом, коммунизмом и национализмом. Поэтому картины социальной реальности, создаваемые учеными на основе идеологических концептов, предвзяты и содержат много некритических положений.

Третья тенденция — научное антрепренерство — часто связано также с этосом государственной сервилъности как совокупностью моральных императивов, связанных с государственным раболепием. Такой этос начинает определять институциональные каноны научно-исследовательской деятельности. В этой деятельности на первый план выходит не стремление к научной истине, а удовлетворение запросов со стороны государства и других заказчиков.

Четвертая тенденция — околонаучный маргинализм — связана с появлением и широким распространением псевдонауки в начале 1990-х гг. В практике социологической науки стали частыми конъюнктурные исследования, неподкрепленные какой-либо научной базой, характерные особенно для электоральных кампаний, когда, «как в центре, так и в регионах стали внедряться специально сфабрикованные социологические данные с целью манипуляции через масс-медиа общественным мнением и электоральным выбором населения»^[5].

Вместе с тем в социальных науках современной России наметились и некоторые позитивные тенденции, обусловленные тем, что в академическом сообществе, уставшем от фрагментации научного знания, усилилась «жажда» нового холистского реванша, направленного на преодоление дисциплинарной фрагментации научного знания и формирование целостного представления о социальной реальности. В связи с этим в последнее время наблюдается активизация концептуального научного мышления как интеллектуальной работы по изучению социальной реальности и социального познания, стремящегося сохранить репрезентативный характер научно-исследовательской работы. Можно констатировать, что в рамках активизации концептуального научного мышления особое значение придается метафоре, образующей в «зазоре» между образами и понятиями новое смысловое пространство, закрепляя в языке новые динамические смыслы. Метафора, организуя социальное познание, становится основой категоризации социальной реальности, выступая средством идентификации социальных явлений и задавая нужный фокус когнитивного внимания, служит средством их интерпретации. На этом свойстве метафоры основывается когнитивная возможность альтернативного осмысления любого явления социальной реальности.

Стремление к холизму проявляется также в представлениях о социальной реальности как определенных, наполненных специфическим социальным смыслом систем и структур, так и индивидуальных взаимодействий. В связи с этим в социальном познании актуализировалась проблематика, связанная с изучением социальной жизни. Академическому сообществу, в частности, был предложен теоретический проект под названием «социология жизни», который стал результатом стремления научного разума к целостному изучению социальной реальности, а также когнитивного поворота к постижению повседневных интенций людей в контексте их жизненного мира. В связи с этим в социологии жизни особое внимание уделяется социальным практикам повседневности, которые можно рассматривать как репертуары различного рода социальных действий, обусловленных социальными институтами. Такое понимание социальных практик предполагает, во-первых, преодоление в их понимании оппозиций, с одной стороны, объективного и субъективного, с другой — нормативного и деятельностного. Во-вторых, предполагается рассмотрение социальных институтов, обусловливающих социальные практики, не застывшими, а развивающимися, проходящими в процессе социальных интеракций стадии интернализации и превращения в когнитивные образования. Последние в результате экстернализации становятся в основу тех или иных репертуаров социальных действий, которые затем трансформируют институциональную среду, порождая новые социальные институты и, соответственно, новые социальные практики социального взаимодействия.

Стремление современного социального познания к холизму предполагает разработку многомерных методологических конструктов научных исследований, основывающихся, с одной стороны, на разноуровневом и разномасштабном видении социальной реальности, а с другой — на синтезе познавательных установок различных моделей социального познания, с учетом всего того рационального, что содержится в постмодернизме, показавшем, насколько специфическими являются те средства, с помощью которых ученый изучает социальную реальность. В связи с этим одной из задач современного социального познания является преодоление фрагментарности научного знания путем сближения «отдельных столиков» в социальных науках, сидящие за которыми ученые имеют свои собственные взгляды на социальную реальность и способы ее научного изучения.

Таким образом, интеллектуальная ситуация в социальных науках в России, сложившаяся в конце XX — начале XXI в., обусловлена, с одной стороны, публичным, лингвистическим, прагматическим и перформативным поворотом в социальной эпистемологии, переходом от монистической интерпретации социальной реальности к плюралистической, формированием нового типа методологического сознания и мультипарадигмальностью научно-исследовательских практик, а также рядом негативных тенденций в развитии этих наук, отмеченных выше. С другой стороны, интеллектуальная ситуация в социальных науках в России характеризуется когнитивными прорывами, связанными с активизацией концептуального научного мышления.

2.3. КОНЦЕПЦИИ РАЗВИТИЯ СОЦИАЛЬНЫХ НАУК И ПРОБЛЕМА ИСТИНЫ В СОВРЕМЕННОМ СОЦИАЛЬНОМ ПОЗНАНИИ

В рамках социальной эпистемологии сложилось несколько концепций развития социальных наук. Одна из них уходит своими корнями в эпоху господства позитивизма, представители которого рассматривали развитие науки в русле коммулятивистских представлений о ее истории. Согласно этим представлениям, история социальных наук — это процесс постепенного накопления научного знания эмпирического характера, в котором каждое поколение ученых, аккумулируя достижения своих предшественников, расширяет область научного социального знания. Другая концепция развития социальных наук связана с неопозитивизмом, представители которого рассматривали историю науки не как процесс плавного накопления научного знания, а как процесс его изменения, обусловленного верификацией научных теорий эмпирическими фактами и достижением на этой основе истинного знания.

Авторство третьей концепции развития социальных наук, сложившейся в рамках постпозитивизма, принадлежит К. Попперу. Он полагал, что в процессе научного исследования ученые открывают новые эмпирические факты и с помощью подходящих теорий дают их объяснение. При этом главная задача исследователя состоит в обнаружении таких эмпирических фактов, которые не поддаются объяснению в рамках существующих научных теорий. Благодаря таким фактам, обнаруживается гипотетический характер научных теорий и тем самым происходит их фальсификация. В результате создаются новые научные теории, заменяющие старые и позволяющие объяснять такого рода эмпирические факты, способствуя развитию социальных наук.

Четвертая концепция развития социальных наук связана с теорией научной революции Т. Куна, для которого важной представлялась не проблема верификации или фальсификации научных теорий как основы понимания развития науки, а характер научно-исследовательской деятельности в рамках этой науки. Эта деятельность осуществляется в рамках научного сообщества, придерживавшегося определенных ее образцов, или парадигм как способов постановки и решения научных задач. В связи с этим развитие социальных наук рассматривается как смена одних научных парадигм другими в результате научных революций.

Пятая концепция развития социальных наук базируется на теории научно-исследовательских программ, разработанной в рамках постпозитивизма И. Лакотосом, который рассматривал историю науки сквозь призму смены научных теорий, объединенных в определенные научно-исследовательские программы. Согласно И. Лако-тосу, каждая из таких программ складывается из методологических правил: часть из них — это правила, указывающие, каких путей исследования нужно избегать (отрицательная эвристика), другая часть — это правила, указывающие, какие пути надо избирать и как по ним идти (положительная эвристика). В каждой научно-исследовательской программе, как отмечал И. Лакотос, соперничают по крайней мере две теории, которые обладают общим жестким ядром, представленным отрицательной эвристикой, и различным защитным поясом, включающим положительную эвристику. Основное назначение научной теории И. Лакотос видел не в том, что она выступает средством объяснения научных фактов, а в том, что она позволяет предсказывать получение новых фактов, которое происходит тогда, когда отрицательная эвристика начинает доминировать над положительной. В результате разрушается защитный пояс теории, и она, утрачивая эвристические функции, отмирает. Происходит замена одной научно-исследовательской программы другой.

Концепции развития науки К. Поппера, Т. Куна, И. Лакотоса объединяет то, что они носят диахронный характер: смена одних теорий (парадигм, научно-исследовательских программ) сопровождается исчезновением старых теорий. Одним из первых с критикой такого рода концепций развития науки выступил П. Фейерабенд, который, исходя из принципа методологического анархизма, рассматривал историю науки как процесс бесконечного продуцирования научных, в том числе и социальных теорий, не вытесняющих друг друга, а сосуществующих синхронно. Обладая определенным эвристическим и методологическим потенциалом, эти теории оказываются востребованными в процессе современных научно-исследовательских практик.

В современной эпистемологии разработана концепция науки, основанная на теориях научно-теоретического ряда и научно-технического строя, которые используются для понимания развития научного социального знания. Согласно теории научно-теоретического ряда, устаревшие социальные теории, вопреки диахронным представлениям, не отменяются новыми, а модифицируются, но не настолько, чтобы полностью потерять свою самостоятельность. Согласно теории научно-технического строя, развитие научного социального знания сопровождается синтезом его сегментов. Поэтому нарастающий плюрализм современных научных теорий сопровождается их синтезом в процессе социального исследования.

Таковы основные направления научных поисков, связанных с попытками разработки универсальных концепций динамики научного знания, или развития науки. Эти концепции истории науки, претендующие на универсальность, создавались преимущественно, а иногда и исключительно на материале естественных наук. Поэтому возникает законный вопрос о том, насколько эти концепции могут быть распространены на область социальных наук, обладающих определенной спецификой.

Проблема истины в социальном познании является одной из ключевых в современной эпистемологии, в которой существует два альтернативных подхода к ее решению. Один из этих подходов основывается на принципе корреспонденции как соответствия научного знания объективной социальной действительности, другой — на принципе когеренции как связи научного знания с процедурами профессионального мышления. В первом случае истина приобретает статус объективного научного знания, которое воспроизводит социальную реальность в процессе ее реконструкции в ходе научного исследования. Это переводит проблему истины в научном социальном исследовании в плоскость адекватности научного знания социальной действительности. Во втором случае происходит деонтологизация истины. Она лишается объективного статуса и мыслится как субъективный концепт, который создается исследователем в ходе конструирования социальной реальности. Это трансформирует проблему истины в проблему интерпретации, и истина начинает реализовывать себя сугубо в контексте языковой реальности.

Предельным выражением субъективного подхода в социальногуманитарном познании стал постмодернизм, который вообще элиминировал проблему истины как категории научно-познавательной деятельности. Постмодернисты считают, что познание осуществляется с помощью знаков и символов, которые обусловлены культурной предрасположенностью и социальными интересами исследователя.

В когнитивном пространстве постмодернизма, отрицающего тождество бытия и мышления, произошел отказ от принципа бинаризма как оппозиции субъекта и объекта научного исследования. Множественность несоизмеримых между собой человеческих истин, как полагают постмодернисты, разоблачает представления о том, что разум способен продвигаться все дальше и дальше, приближаясь к самой сути реальности. Поэтому научное знание перестало рассматриваться постмодернистами в качестве продукта когнитивного приближения к познаваемой социальной реальности, существующей независимо от познающего субъекта.

Постмодернисты утверждают, что исследователи не могут претендовать на обладание той внеисторичной архимедовой точкой опоры, которая позволила бы судить, действительно ли данный взгляд на социальные события представляет истину или нет. В связи с этим в постмодернистской эпистемологии произошел теоретический сдвиг, приведший к акцентуации вопроса о формах дискурсивных практик, артикулирующих социальное знание, а само социальное знание стало трактоваться как проявление интерпретационного своеволия субъекта научно-исследовательской деятельности^[6].

В последнее время некоторые исследователи под влиянием постмодернизма заявили о том, что стремление к истине — это когнитивный анахронизм, принадлежащий мифологическому сознанию. Они считают, что истинностная гносеология основывается исключительно на мифологизированной вере в возможность достижения абсолютной истины. Поэтому категория истины, по их мнению, является избыточной для тех ученых, которые осознают, что исследователи связаны с изучаемой социальной реальностью посредством идеальных моделей и способов оперирования с ними¹.

Однако отказ от категории истины в научном познании, как полагают многие современные ученые, ставит под сомнение профессиональный статус самих социальных наук и вопрос об их социальной значимости. Они подчеркивают, что стремление к истине является атрибутом научности социального исследования. Поэтому среди ученых преобладает мнение, что при всех различиях в методологических основаниях изучения социальной реальности, оно направлено на получение научных знаний, более или менее адекватно отражающих ее различные стороны. Они считают, что категория научной истины не является устаревшей, а отказ от нее ведет к утрате специфики научного социального познания и делает неясными его отличия от других видов познавательной деятельности.

Вместе с тем в современном методологическом сознании утверждается представление о том, что в условиях методологического плюрализма ни одна из возможных реконструкций социальной реальности в виде теоретического знания не может претендовать на постижение истины. Однако вся совокупность таких реконструкций, воссоздавая все более многообразную картину социальной реальности, может претендовать на статус научной истины. Однако осознание того, что научные социальные знания во многом являются идеальными конструкциями, что уже само по себе задает пределы соответствия этих знаний социальной действительности, сделало задачу адекватной ее реконструкции во многих случаях достаточно проблематичной.

В свое время К. Поппер предложил отказаться от представления об истине как соответствии содержания научного знания объекту исследования и заменить понятие истины понятием правдоподобия. В русле такого подхода он стал рассматривать разные научные теории как различные интерпретации доступных научных фактов. В настоящее время некоторыми исследователями вопрос о том, что считать истиной в социальных науках, переводится в плоскость представлений об эвристических возможностях ее различных эпистемологических образов, содержащих определенные критерии научности и отвечающих при этом требованиям современных мыслительных коммуникаций. Эти исследователи оперируют корреспондентской концепцией истины, однако научная истина у них всегда контекстна и констатируется при условии принятия методологических постулатов, на основе которых сконструирована конкретная исследовательская ситуация.

Некоторые исследователи считают, что понятие истины в социальном познании сложнее и богаче, нежели в естествознании: в его содержание включается не только идея соответствия объекту, но еще и идея соответствия субъекту, его высшим ценностным представлениям. Для выражения такого содержания понятия истины, по мнению этих исследователей, можно было бы использовать понятие правды, которое в гораздо меньшей степени зависит от обоснования, чем понятие истины. Когда некоторое утверждение считается правдой, оно может очень плохо соответствовать социальной действительности. Но оно соответствует представлениям о должном и справедливом, о возможных тенденциях развития общества, и его расхождение с действительностью побуждает людей к действию. Поэтому если истина целиком детерминируется объектом, то правда сама способна подчинять себе объект. У истины и правды разная онтологическая основа: у истины — объективная социальная действительность, у правды — мир общественных отношений, который творится самими людьми. В связи с этим правда всегда эмоционально окрашена, она соединяет в себе как гносеологический, так и аксиологический аспекты и компенсирует слабость обоснования истины в социальном познании ее эмоциональной привлекательностью.

• [1] Лубский А. В. Социальные науки в России: интеллектуальная ситуация в конце XX — начале XXI века // Гуманитарий Юга России. 2016. № 3. С. 31-49.
• [2] Пляйс Я.А. Политология в контексте переходной эпохи в России. М., 2009. Иванов В.Н. Мы на Западе и на Востоке. Культурно-исторические основы русской государственности. СПб., 2005. С. 15—16.
• [3] Thomas W.I., Thomas D.S. The child in America: Behavior problems and
• [4] programs. New York, 1928. P. 572.
• [5] Мертон P. Социальная теория и социальная структура. М., 2006. С. 607. Горшков М.К. Уроки и перспективы отечественной социологии // Социологические исследования. 2008. № 7. С. 21.
• [6] Лубский А.В. Социологическое познание после постмодернизма // Российское общество: проблемы идентичности и формирования гражданских институтов. Материалы пятой школы молодого социолога / отв. ред. М.К. Горшков, Ю.Г. Волков. Ростов н/Д., 2012. С. 113—129. Назаретян Л.П. Истина как категория мифологического мышления (тезисы к дискуссии) // Общественные науки и современность. 1995. № 4. С. 105— 108.