«СЛЫШУ, ПОЕТ АМЕРИКА»: УРБАНИЗМ, НОВАТОРСТВО, КОСМИЗМ
В цитированной ранней статье Уитмена «Американские рабочие против рабства» голос поэта слит с устремлениями широких масс трудящихся — миллионов рабочих, фермеров и ремесленников своей страны. Он протестует не только против невольничества, но и других форм господства одних людей над другими. «Пророческое» начало в творчестве Уитмена не только светлая, оптимистическая устремленность в завтрашний день; он был поэтом-провоз-вестником также и потому, что провидел те новые темы, мотивы, художественные формы, освобожденные, раскованные, которые возобладали в поэзии XX в. Он по-своему запечатлел, как посреди девственной «куперовской» Америки прерий и лесов растет другая, индустриальная Америка заводов, технических чудес и современных мегаполисов. Ее контуры уже просвечивали в литературе.
Урбанизм. В 1840-е гг., в пору расцвета фурьеризма, город как средоточие социальных контрастов становится объектом изображения, сначала в ранних, еще незрелых романах о рабочем классе — «Фабричная девушка» (1847) Ариэля Иверса Каммингса, «Свет и тени рабочего поселка. Рассказ о Лоуэлле» (1849) Аргуса и другие, затем в более цельных произведениях Сильвестра Джадда, Джорджа Липпарда и Ребекки Хардинг Дэвис, автора известной повести «Жизнь на литейных заводах». В целом же, в трактовке рабочей темы в те годы был налицо сентиментально-религиозный элемент, а сами труженики представали как жертвы бедности, вызывающие сострадание и жалость. Но все же это была еще явная «периферия» большой литературы.
Только у Уитмена тема труда прозвучала весомо и достойно. Он сделал работу, созидание предметом огромного эстетического интереса («Поэма о топоре»). Заявил о себе как урбанист, поэт города, техники, созидательной человеческой деятельности и сделал это с вызывающей решительностью. В своих стихах он поэтизировал повседневное, будничное, то, что считалось неэстетичным, чего чуралась поэзия. «Поклон и почет» поэта были обращены к «позитивным наукам, точному знанию», математике и геологии («Песня о себе»). Под его пером возникал образ Америки, строящейся, набирающей силы:
Огромный склад воздвигается быстро в городе,
Шесть рабочих, два посредине, двое и двое по концам, осторожно несут тяжелую балку,
Длинный ряд каменщиков с лопатками в правой руке воздвигают ходко боковую стену двести футов длиною.
Наклоны гибких спин, непрерывный стук лопаток о кирпичи, Кирпичи, один за другим, искусно кладутся и ложатся под ударом.
Этот скромный поэтический отрывок не только включает сугубо прозаические реалии; в нем передана сама технология трудового процесса. Характерны и герои его стихов: мостовщик с трамбовкой, репортер с блокнотом, маляр с кистью, мальчик-бурлак, гуртовщик, разносчик под тяжестью короба.
С вдохновенной убежденностью тема труда, созидания звучит в его «Песне о выставке». В предисловии к новому изданию поэмы, приуроченной к выставке в Филадельфии (она посвящалась 100-летию США), Уитмен писал, что видит в ней триумф американского рабочего класса. Не без полемической заостренности он предлагает музе оставить Элладу, Ионию, мир эстетизированной красоты, ибо «новое царство вольнее, бурливее, шире» ожидает ее:
...Муза! Я приношу тебе наше здесь и наше сегодня,
Пар, керосин и газ, экстренные поезда, великие пути сообщения, Триумфы нынешних дней: нежный кабель Атлантики,
И тихоокеанский экспресс, и Суэцкий канал, и Готардский туннель, и Гузекский туннель, и Бруклинский мост.
Всю землю тебе приношу, как клубок, обмотанный рельсами и пароходными тропами, избороздившими каждое море,
Наш вертящийся шар приношу...
Но вряд ли уместно видеть в поэзии Уитмена лишь сладкогласные песнопения техническому прогрессу. От него не ускользнули внутренние контрасты, обнажавшиеся в обществе, разделенном на богатых и бедных. Его тревожил поднимающийся «дракон наживы», «маниакальная жажда богатства», утверждавшиеся в США. В широком плане Уитмен указывал дорогу поэтам-урбанистам XX в., например Верхарну, для которого ключевой приметой времени стало рождение могучих «городов-спрутов». И не только как средоточие заводов, бирж, магазинов, зрелищ. В верхарновских урбанистических фресках открывался конфликт труда и капитала, например, в таких хрестоматийных стихах, как «Трибун» и «Восстание». А потом эта тема города зазвучит у его соотечественника Сэндберга (в «Стихах о Чикаго») и у Брюсова, автора знаменитого «Каменщика», давшего также оригинальные образцы «научной поэзии» («Мир электрона»), и, конечно же, у Маяковского; последний не только воздавал в «Бруклинском мосту» хвалу техническому гению человека, он помнил о том, что с него «в Гудзон безработные бросались вниз головой».
В стихах Уитмена, этом апофеозе труда, значим мотив слияния человека с природой. К нему часто обращались романтики. Но у них герой зачастую вступал в противоборство с природой, он покорял девственные леса, сражался с морской стихией. У Уитмена не было этой конфликтности; его лирический герой выступает и как хозяин земных недр, повелитель природных сил, и как частица, элемент мироздания, широко открытый всему земному, живому. Он порой достигает космических размеров, обнимая другие миры и системы.
В таких стихах ощутим мистико-пантеистический налет. Но в основе их — реальная идея, стихийный историзм без всяких оговорок принимает поэт, реальность с большой буквы, ибо весь он «пропитан материализмом». Жизнеутверждающее начало в его поэзии вдохновлялось романтико-утопической верой в грядущее торжество всех великих возможностей, запрограммированной в человеке. В будущем виделось ему торжество всечеловеческого братства. Одно из всепронизывающих понятий его поэтического космоса — солидарность.
Заветнейшей мечтой Уитмена была мечта о равенстве всех людей. Такой представлял он Демократию, которая еще не была достигнута в Америке в ее достойной фазе.
В этой лучшей Америке, надеялся поэт, пробудится «новое чувство, глубокая симпатия к людям, и особенно к бедным»; отсюда проистекало его убеждение, что социализм — «наша единственная надежда». Но это не было прекраснодушное сочувствие к обездоленным; поэт стремился внушить каждому «великую гордость человека за самого себя». «Кто бы ты ни был, я руку тебе на плечо возлагаю, чтобы ты стал моей песней», — вдохновенно восклицал Уитмен. Упрямо, как рефрен, повторяются в стихотворении «Тебе» эти слова: «Кто бы ты ни был»!
Уважение к любому человеку, признание ценности каждой человеческой жизни, хотя и несколько ответственное, соединялось у Уитмена с редким талантом — быть сопричастным к людским страданиям и бедам. Уитмену присуще способность к перевоплощению: он становится то загнанным собаками беглым рабом, то бедной вдовой, не спящей по ночам, то женщиной, ждущей любовника, то раздавленным пожарным, лежащим с переломанными ребрами («Песня о тебе»). Своеобразные нити тянутся от Уитмена к великому гуманисту XX в. Альберту Швейцеру, провозгласившему в чем-то сходный этический принцип уважения к жизни.
Утверждая вселенское равноправие, Уитмен выходил за рамки трансценденталистской доктрины «равных перед богом» людей с ее религиозной окраской. Поэт был певцом вселенского това-
рищества. Слова «товарищ» и «солидарность» являлись для него поистине священными. Его знаменитое стихотворение «Для тебя, демократия» — это восхваление дружбы и братства людей, «сплоченных любовью товарищей, дерзновенной любовью товарищей».
Город Друзей. Если у Шелли, поэта, безусловно созвучного Уитмену своим лучезарным оптимизмом, светлое завтра открывалось в поистине ликующих картинах «золотого века» человечества (например, в «Освобожденном Прометее»), то для Уитмена прорыв в будущее, в мир активного, счастливого, дружного созидания, был запечатлен в поэтической грезе о «Городе Друзей», воспетом в знаменитом стихотворении «Приснился мне город». Он стал его символом веры:
Приснился мне город, который нельзя одолеть, хотя бы напали на него все страны вселенной,
Мне снилось, что это был город Друзей, какого еще никогда не бывало,
И превыше всего в этом городе крепкая ценилась любовь,
И каждый час она сказывалась в каждом поступке жителей этого города,
В каждом их слове и взгляде.
Он возвращается к этому образу «города друзей самых верных» в «Песне о топоре»; его сердце переполняется любовью ко всему миру, он счастлив от сознания своей слиянности с «первым встречным». В поэме «Рожденный на Поманоке» есть такие строчки:
Я спою песнь товарищества,
Я докажу, что в одном должны объединиться многие,
Кто, если не я, может постичь любовь с ее радостями и печалями,
Кто, если не я, может стать поэтом товарищества?
