ПУТЕШЕСТВИЕ ШЕСТОЕ. Платон

Все ближайшие сутки после казни Сократа мы были растеряны и подавлены, а Лиза, запершись у себя в каюте, горько прорыдала всю ночь, и лишь на утро с превеликим трудом ее удалось успокоить.

За ночь время на стрелке нашего магического компаса передвинулось вперед на тридцать пять лет — примерно в 355 год до нашей эры. Это было время, когда завершилась гегемония Спарты, и фиалковенчанные Афины снова были бы близки к тому, чтобы вернуть свою роль политического центра, если бы на севере от них, не зародилась новая угроза, — со стороны молодого варварского государства Македонии и ее энергичного царя Филиппа. Впрочем, надо заметить, что сами афиняне пока еще не придавали ей серьезного значения, лишь киник Диоген Синопский, если верить свидетельству нашего бесценного друга Лаэртского (в свою очередь сославшегося на товарища Диогена — Ксениада), на вопрос Ксениада о том, как его похоронить, проницательно ответил: «Лицом вниз». «Почему?», удивился Ксениад. «Потому что нижнее скоро стане верхним», находчиво ответил Диоген, имея в виду, что Македония, располагавшаяся на севере Греции, уже набирала силу и готова была поглотить основные южные полисы Эллады — Афины, Коринф, Фивы и Спарту.

За эти 35 лет Афины явно изменились в худшую сторону: стало больше нищих и бомжей, а аристократия, наоборот, пребывала в еще большей роскоши. Ну, все как у нас в России! ....

Но были и другие печальные приметы времени: Акрополь был занят македонским гарнизоном, статуя Афины в Парфеноне была, как говорили афиняне, «раздета», т. е. с нее сняли все золото и серебро, чтобы платить плату наемникам (сами афиняне превратились в сибаритов и уже не хотели жертвовать свои драгоценные жизни во имя спасения родины), общественные здания, ранее знаменитые, обветшали и одряхлели, лишь только театр и храмы Акрополя внешне выглядели пристойно. На улицах было полно нищих и попрошаек, многие бывшие рабы и периэки стали теперь полноправными гражданами (ведь гражданство стало возможным купить за деньги), а иные потомки знаменитых аттических родов (фратрий), давших Афинам Солона, Перикла и Сократа, ныне влачили жалкое существование ...

Момент нашего посещения соответствовал закату жизни Платона: к тому времени ему было уже за шестьдесят, и великолепная метафизическая и диалектическая зрелость великого философа сменилась глубокой старостью с ее недовольным брюзжанием, и до кончины ему оставалось всего лишь несколько лет.

Мы неторопливо шествовали по улице, расспрашивая афинян, где находится Академия Платона. Нас посылали то налево, то направо; наконец, мы вышли к саду мифического героя Академа, где, собственно говоря, и располагалась школа Платона. Впоследствии, как пояснил нам

Диоген, ее представителей так и будут называть: либо «академиками», либо «платониками».

— Вот видишь, Петр, — заметил я Аскину (Лизу в этот момент развлекал Лаэртский), — Как просто в древнем мире было стать академиком: достаточно было только поступить учеником в школу Платона!

Аскин пожал плечами:

У нас в России тоже сейчас хватает пустых «академий» и «академиков»; а в некоторые, говорят, вообще, принимают за деньги!

Я согласился с ним:

— Да, действительно, у нас в стране есть одна подлинная академия: РАН — Российская академия наук, — а все остальное, — что называется, под большим вопросом ...

Тем временем мы уже вошли в саму Академию, т. е. в сад Академа. Вокруг нас цвели акации, яблони и лавровишни, и от аромата цветущих деревьев и окрестных садов сладко кружило голову; а в самых тенистых местах примостились каменные скамейки и беседки, — предназначенные, по-видимому, для занятий. И, наконец, в самой глубине сада мы увидели старинный гимнасий, — под уютной крышей которого, в случае плохой погоды, проходила большая часть философских бесед Платона. Гимнасий был огорожен невысоким забором, а над воротами мы увидели знаменитую надпись: «Не геометр да не войдет!».

Остановившись перед этим входом, Лиза сделала недовольную гримаску и тихо спросила, — вероятно, саму себя:

• — А если по геометрии в школе у меня всегда была тройка?
• - Тогда оставайся здесь, пока хорошенько не подучишь это предмет! — строго указал ей Аскин.
• — Ну, вот еще! ... — недовольно пробурчала «мисс Каблучкова» и, боязливо взглянув на так непонравившуюся ей надпись, первой шагнула за порог Академии. И, к счастью, никто из учителей геометрии ей на входе не встретился ...

В Академии первым делом мы увидели часы: водяные — клепсидру, — где счет шел по каплям воды, и солнечные часы — гномон: здесь время измерялось по движению тени от вертикального врытого в землю. От учеников мы с удивлением услышали, что их учитель на досуге занимается всяческим механическим изобретательством: например, он придумал хитроумное приспособление к клепсидре, издававшее громкий свисток в установленный заранее час; таким образом, Платона можно было считать одним из изобретателей будильника ....

Тут же на лавочках и в различных иных уединенных местах мы увидели множество юношей, пристрастно изучавших различных свитки или негромко между собой беседующих. Народу было много, и это говорило о том, что школа Платона процветала и вбирала в себя, если пространно выразиться, все энергичные соки античного мира.

А вскоре один из слушателей школы нам указал и на самого Платона: белобородого, широкого телосложения, но уже очевидно усталого и ссутулившегося от множества пережитых бед и лет. Он уединился в тихой экседре (комнате для занятий) рядом с одним из своих лучших учеников (и преподавателей по совместительству) — Спевсиппом и растолковывал ему свой знаменитый «образ пещеры». Спевсипп согласно кивал и что-то помечал у себя на восковой дощечке.

Мы подошли поближе и услышали вот что:

• — На деле мы живем как бы в пещере, Спевсипп.
• — Как это, учитель?
• — Представь себе: ты находишься в пещере, в каком-то из ее каменных залов. Ты — в глубине небольшого зала, грота, — напротив тебя коридор пещеры и противоположная стена. Есть источник света — светильник: он освещает противоположную сторону твоего грота. Где-то рядом с твоим залом есть другой зал, побольше, и по нему проходят люди, — например, похоронная процессия. Ты не видишь этих людей, но на противоположную сторону пещеры отбрасываются их тени, — их ты видишь. Представил себе? Людей не видишь, не их тени, бредущие мимо тебя, скользят по противоположной стене ...
• — Какое-то царство мертвецов! — недовольно буркнул Ас кин.
• — Так вот, — заключил Платон, не обращая на нас внимания, — тени этих людей — это наш реальный мир, а сами люди — это мир идей. То есть наш мир на деле — это мир теней, а все предметы этого мира -грубые, несовершенные копии эйдосов, т. е. идей! Мы живем в призрачном, несовершенном материальном мире, но где-то есть мир чистых и совершенных форм, отражаемых нашим миром! Ты понял, наконец, Спевсипп?
• — Понял, — кивнул тот.
• — А я не понял! — шепнул мне Ас кин, — Зачем усложнять то, что есть, и из одного мира делать два? Мне это абсолютно непонятно!

Это услышал Платон и удивленно повернул голову к нам:

— А вы что здесь делаете, чужеземцы? Вы пришли учиться в мою Академию?

Мы переглянулись между собой, и, извинившись за внезапное и непрошенное вторжение, объяснили великому мыслителю: да, конечно, мы бы желали этого, но, находясь в далеком плавании, зашли на своем корабле в Афины только на один день и потому хотели бы услышать лишь краткое изложение вашего знаменитого учения ...

Платон засмеялся, обернувшись к Спевсиппу:

— Ты слышишь, дорогой? Эти ненормальные чужестранцы хотят познать мое учение за один день! Ха-ха!

Спевсипп ответил неожиданным густым басом:

• — Вели позвать сторожей, и гони их в шею, учитель! И пусть забудут сюда дорогу!
• — Ну, зачем так сурово? — удивился Платон, — Желание гостя повсюду в Ойкумене — это закон, мой дорогой Спевсипп! И если они того хотят, то, так уж и быть, я на пару часов поступлю в их распоряжение .... Но только на пару часов!

Мы чистосердечно поблагодарили Платона и последний, отпустив Спевсиппа, пригласил побеседовать за вырезанным из слоновой кости изящным сицилийским столиком. В посеребряные фиалы было налито дорогое сицилийское вино, и мы, вежливо отведав его, принялись беседовать с Платоном ...

О своей философии Платон рассказал следующее:

Все свое учение я излагаю, как правило, в диалогах. Диалог есть речь, состоящая из вопросов и ответов, о предмете философии или о предмете государства, соблюдающая верность выведенных характеров. Диалектика же есть искусство доводов, служащее утверждению или опровержению в вопросах собеседников.

Все, кто заняты философией, подлинно заняты лишь одним — умиранием и смертью. Это я понял, узрев жизнь и смерть своего великого учителя — Сократа.

Но в утешение нам, смертным, даны бессмертная душа и вечный мир «эйдосов» — идей. Эти идеи первичны ко всему существующему, и они его порождают. Идея не рождается и не умирает, не воспринимает в себя что-либо иное и не переходит во что-нибудь иное. Каждый предмет в нашем мире имеет свою идею в мире идей. Условно можно полагать так: «стольность» — это идея стола, а «чашность» — это идея чаши.

(Я вспомнил известный анекдот из книги нашего друга Лаэртского. Когда Платон, сидя как-то однажды на симпосии (пирушке) с другими философами, стал так же рассуждать о «стельности» и «чашности» как эйдосах «стола» и «чаши», присутствовавший тут же киник Диоген Синопский насмешливо заметил: мол, стол и чашу он видит, а стельности и чашности — нет. На что Платон тут же находчиво возразил: «Чтобы видеть стол и чашу, у тебя глаза есть, а чтобы видеть «стольность» и «чашность», надо иметь разум, которого у тебя, мой дорогой Диоген, не хватает!»)

А Платон между тем продолжал:

Но как соотносятся между собой вещи и идеи? Все вещи — это грубые, нестойкие слепки с идей. Идея представляет для вещи ее идеальный образец и шедевр, к которому вещь будет вечно стремиться и которого никогда не достигнет. В некотором роде идея вещи представляет для вещи смысл и цель ее существования, совокупность ее идеальных качеств. Эти качества мы видим в вещи тогда, когда представляем ее идеальный образ. Идея есть совокупность самых существенных свойств вещи и одновременно закон ее развития. Идеи не причастны времени и не существуют ни в каком времени.

Идеи пребывают в природе как бы в виде образцов, прочие же вещи сходны с ними и суть их подобия, сама же причастность вещи к идеям заключается ни в чем ином, как только в уподоблении им. Как одна печать может давать множество отпечатков, так одна идея может иметь от себя множество слепков, воплощенных в материальном мире. Но вещи всегда хуэ/се идеи! Мы может признать, что, например, в наше время есть хорошие врачи, но все они лишь .жалкое подобие Ас-клепия, который был искуснейшим врачом всех времен!

Все идеи существуют в некой внешнем для нас мире и за пределами нашего мира. Количество идей велико, но ограничено. Все идеи располагают в определенном соподчиненном друг другу порядке, — хотя и постичь этот порядок простым человеческим умом невозможно. Высшую идею идей я называю «Благо»: она есть источник Истины, Гармонии, Красоты и Добра.

Телесное вторичное по отношению к идее. Если идеи вечны, то телесное легко разрушается и уничтожается. Однако само телесное по своей сути вечно, хотя и соподчинено идеям.

Мир возникает по воле «ума-демиурга» — иначе, Бога. Это Бог пожелал, чтобы все вещи стали как можно подобны ему самому. Но Богу сопротивляется само телесное, природа, и потому ему удалось не все устроить так, как того хотелось. Космос, который нас окружает, — это как бы живой организм, в котором есть душа и тело.

Учение о душе мое таково. Все души бессмертны, и находятся в состоянии вечного круговорота и перемещения. Бессмертные души внедряются в тела и срастаются с зародышами, способствуя их созреванию. У ка.ждой человеческой души три части. Первая часть — растительная, — находится в .животе человека. Для растений э/се — это единственная форма души. Вторая часть человеческой души — животная, — она располагается в сердце. Этой формы души нет у растений, зато она есть у животных: последними располагают двумя формами души — животной и растительной. И, наконец, третья часть души человека — разумная, — находится в голове. Эта форма души присуща только человеку, но ее нет у животных и растений.

Движение души подобно движению планет и солнца вокруг Земли, только вместо солнца в центре находится тело. В этом движении души следует различать два направления, и когда они сонаправлены, душа познает истину.

Как я доказываю бессмертие человеческой души? Очень просто. Во-первых, есть смерть, значит, есть и бессмертие. То есть: если тело смертно, значит, душа должна быть бессмертной. Во-вторых, доказано, что самую глубокую часть своих знаний мы припоминаем. Это тоже аргумент в пользу того, что мы когда-то жили и у.же имели эти знания. Значит, душа снова должна быть бессмертной. В-третьих, души подобны идеям, а последние вечны и бессмертны. Следовательно, снова душа должна быть бессмертной. И, наконец, в-четвертых, душа имеют свою идею, а именно идею жизни. Душа вечна, поскольку вечна идея .жизни.

Человеческая душа после смерти не попадает в никакой потусторонний мир ши Тартар, как его называют. Все это неправшьно. На самом деле человеческая душа после смерти переходит в тело другого человека или .животного или растения. Если душа мужчины была неправедной, то в следующем своем возрождении она станет .женской душой, а, если и далее она будет такой .же, то ее после смерти женского тела .ждет возро.ждение в качестве души животного!

(Я шепотом пояснил своим ученикам: «Здесь Платон заимствует у Пифагора концепцию метемпсихоза (переселения душ), Сам же Пифагор, — помните, я вам говорил при его посещении? — по-видимому, взял эту концепцию из индуизма!»

И заодно вспомнил о комедиографе Алексиде, который в свое время написал:

— Плоть смертная иссохшим прахом сделалась,

И в воздух полетела часть бессмертная ...

— Твердишь урок Платона?)

В целом можно допустить, что мир одушевлен, ибо одушевленное выше, чем неодушевленное. Мир шарообразен и гладок и внутри себя не имеет никаких органов. Причина всякого становления есть Бог, ибо благу естественно быть благотворным. Земной мир, порожденный Богом, состоит из четырех стихий: воды, воздуха, огня и воды. Время порождено как образ вечности. Но вечность пребывает вечно; время же есть обращение Солнца, Луны и планет вокруг земли. Конечная цель мира заключается в том, чтобы уподобиться Богу. Счастливым может быть, в первую очередь, мудрец, поскольку, и занимаясь государственными делами, и живя в браке, он может законодательствовать на благо отчества и тем самым приносит ему наивысшую пользу. Деятельность — действие разумной души, совершаемое с помощью тела.

Мышление есть действие ума, созерцающего первичное умопостигаемое. Умопостигаемый космос есть первичное умопостигаемое. Учение о познании мое таково: при помощи наших чувств мы можем получить лишь жалкое подобие знание, а не само знание. Все это лишь знание-мнение, которое легко меняется от человека к человеку.

Существует средний вид знаний — знание математических чисел и формул. Диалектический метод восходит от предпосылок геометрических к беспредпосылочным началам. Истинные мнения, если их разбудить вопросами, становятся знанием.

Высший тип знаний — только один: знание идей. Мы уже знаем равное само по себе еще до того, как впервые увидим равные предметы. Это знание достигается только припоминанием того, что мы знали в наших предыдущих жизнях. Душа помнит всё, что знала раньше, но когда она входит в новое тело, она все забывает. Это знание зало.жено в самой душе, а видит она плохо из-за сопряженности с телом и поэтому нуждается в очищении. Найти знание в самом себе — это и значит припомнить. Припоминанию знания способствует и противоречивость вещей: Любая вещь одновременно и больше, и меньше другой: потому мы хотим выяснить, что значит «больше» и что значит «меньше».

Заблуждение есть не что иное, как отклонение мысли, когда душа стремится к истине, но проносится мимо понимания. Главный источник заблуждений — телесность вещей: именно эта телесность искажает сущность идей, зало.женную в них демиургом.

Но отвергая чувства и ощущения как источник нашего знания, я высоко их ценю с другой стороны: они есть то, что ведут нас к Эросу и Афродите.

Эрос, бог любви, также философ, имеет две ипостаси: высшую, духовную и низшую, телесную. Стремление к мудрости — высшая форма стремления к прекрасному, этим занимается высший Эрос. Любовь же вообще — желание блага и счастья, стремление к бессмертию. Есть не только два Эрота, но и две Афродиты: первая — божественная и небесная Афродита Урания и вторая — низменная, вульгарная Афродита Пандемос. Зачатие и рождение есть проявление бессмертного начала в существе смертном.

Но помимо телесной любви есть еще и любовь духовная. Оно связано со стремлением к прекрасному: оно как таковое прозрачно, чисто, беспримесно, лишено плоти и приближено к божеству.

Демиург-творец пожелал, чтобы все вещи были подобны ему самому. О богах же в целом можно сказать следующее: им не свойственно ни радоваться, ни страдать. Все боги благи, а те, кто благи, не испытывают никакой зависти. И отказать Богу в знании, — не покажется ли это утвер.ждение слишком странным? А почему мы должны верить в богов? Потому что в них верят все народы!

Справедливого не существует от природы. Справедливое есть только в обществе, и оно включает в себя благоразумное, мужественное и воздержанное. Испытывая нужду во многом, люди собираются воедино, чтобы обитать сообща и оказывать друг другу помощь, такое совместное общежитие я и называю государством. Идеальное государство дол.жно быть основано на справедливости ....

На этом месте Платон остановился и внимательно взглянул на нас.

Мы подумали, что он закончил свое повествование и стали велеречиво благодарить философа (особенно расстаралась в этом деле «мисс Каблучкова»).

Но наш «проводник по античной философии», т. е. Диоген, вдруг гневно воскликнул:

— А ваше государство, учитель? Вы остановились на самом интересном месте вашей философии! Мы ведь ничего так и не узнали о вашем идеальном государстве!

Платон раздумчиво глянул на нас:

• — Государство? Вы хотите побывать в моем государстве?
• — Еще как хотим! — ответил за всех Аскин.
• — Ну что же, — усмехнулся философ, — Тогда пойдемте!
• — Куда? — хором воскликнули мы.
• — Как «куда»? В мое государство, в мой город Платонополис

Мы удивленно переглянулись друг с другом: ведь, как известно, Платону так и не удалось реализовать свою утопию! Куда же он нас повезет, — неужели в Спарту, которая стала прообразом для его государства? Или на Крит? Но там уже давно правят иные порядки, — совсем не те, которыми восхищался Платон ...

Но величайший древнегреческий мудрец сам прояснил ситуацию. Он сказал:

• — Это будет лишь воображаемое путешествие!
• — Что же, неплохо! — бросил я взгляд на своих спутников. — Квазиреальность в квазиреальности! Нам могут позавидовать все любители компьютерных игр!

Аскин поморщился:

— Терпеть их не могу, эти игры ... Но на путешествие согласен!

Лиза и Лаэртский промолчали, также, очевидно, не возражая, и я обратился к Платону:

— Ведите нас, великий учитель!

Врата распахнулись, и мы вошли в Платонополис — платоновский идеальный город, — город-полис, в котором все его граждане жили по вечным, совершенным, абсолютным законам Платона.

Первое, что мы встретили в этом городе — это суровые мужчины и женщины в полном боевом облачении, которые бдительно расхаживали возле ворот и по стенам города, и всех вошедших подвергали тщательному досмотру и дознанию. Сначала их обыскивали чуть ли не догола, затем, если был товар, перекапывали всю тюки, и если, например, у входящих в город были книги, тут же забирали их к себе на просмотр. Затем следовал допрос, весьма пристрастный, выяснялось, в частности, кто он гость, из какого города, чем занимается, к кому здесь направляется и зачем, и все это порой занимало не один и не два часа...

— К чему такие строгости и кто это мужчины и женщины, охраняющие город? — спросили мы Платона.

Философ надменно подбоченился и объяснил:

— Это — стражи, второе сословие в моем государстве. Их функция — охранять государство и оберегать два других сословия, — философов и простецов, — от всяких бедствий. А любой чужеземный гость легко способен принести такое бедствие! Например, у него вдруг окажется книга, где изложены законы другого государства, — законы, несовершенные в отношении совершенных законов Платонополиса. А если кто-нибудь прочитает эту книгу и заразиться вредной мыслью, что изложенные в ней законы лучше имеющихся в Платонополисе? Это нужно исключить сразу!

Мы из вежливости не стали спорить с философом и пошли смотреть дальше, и вскоре вышли на большую площадь, где на каменных скрижалях— высоких каменных плитах, были высечены основные законы Платонополиса.

И первый закон был следующий:

«В нашем государстве все живут по справедливости. Справедливость состоит в том, чтобы каждый имел свое и исполнял свое».

Здесь мы остановились, и, воспользовавшись тем, что Платон нас на минуту оставил, чтобы отдать какие-то распоряжения по своему государству, устроили небольшое обсуждение.

Сначала Аскин восхитился первым из законов Платона:

— Какое, однако, здесь правильное государство! Ведь главный принцип его устройства — справедливость!

Лиза согласно поддакнула ему и мечтательно повторила:

• — «Справедливость состоит в том, чтобы каждый имел свое и исполнял свое» ... Как прекрасно сказано!
• - Не торопитесь, мои драгоценные! — заметил я. — Дело в том, что само это высказывание Платона можно толковать двояко. Первое толкование: каждый определяет для себя сам, что есть справедливость, и что он должен исполнять и иметь; и это будет справедливо. Второе толкование: что есть справедливо для каждого, определяет государство, а мнение самого индивида не имеет никакого значения! Как вы думаете, какое толкование избрал Платон для своего государства?
• — Наверно, первое, — неуверенно молвила Лиза.
• — Нет, второе! — категорически высказался Аскин, — это есть тоталитарное истолкование справедливости, это есть справедливость только для государства, а не для самого человека!

Я кивнул:

— Да, Петр, ты, как всегда, прав!

И, обождав Платона, мы продолжили нашу экскурсию по Платоно-полису. Скрижали с высеченными на них законами мы миновали, но список этих законов был у Платона с собой, и специально для нас он продолжил читать их далее ...

Второй закон Платонополиса гласил:

«Закон есть владыка над правителями. По закону правят философы, стражи охраняют государство, а все остальные подчиняются. Безначалия не должно быть, у каждого человека должен быть свой начальник»

Платон пояснил первую часть закона:

• — Там, где закон — владыка над правителями, я усматриваю спасение государства и все блага, которые может даровать государству боги.
• — А как насчет форм правления? — поинтересовался Аскин. — Какая, учитель, по вашему наставлению, наилучшая из всех?
• — О, юноша, найти такую форму правления было нелегким делом. Я отвергаю демократию, принятую в нашем фиалковенчанном городе, поскольку она есть власть толпы, и народ в ней повинуется болтливым демагогам, взбирающимся на трибуну народного собрания. Я отвергаю также тимократию — власть военных, олигархию — власть богатых, и тиранию — власть одного человека. В моем государстве нет ни первого, ни второго, ни третьего, ни четвертого. Вот почему оно идеально и совершенно!
• — Гм! — вежливо откашлялся Аскин в ответ: он явно хотел возразить великому философу, но решил на этот раз промолчать.

Тем временем Платона с другой стороны атаковала Лиза.

— Скажите, великий учитель, а в вашем государстве все равны? И есть ли там рабы?

Платон удивился:

— А почему в моем Платонополисе не должно быть рабов? Ведь рабство — это естественное состояние для многих людей! Разве ты думаешь иначе, чужеземка? Разве вы не берете в рабство тех, кто заслужил это по праву войны или разбоя?

И видя, что Лиза в ответ безмолвствует, продолжил:

— Рабы — это военнопленные или чужестранцы, проданные к нам в рабство купцами или пиратами. Но наши афинские рабы слишком разболтаны, ленивы и грубы! А почему? Потому что у них нет воспитания! В моем же государстве рабов, разделив по языку, воспитывают и обучают, — к ним назначаются специальные учителя. Но воспитывают и наказывают их гораздо более сурово, чем граждан Платонополиса. Всякое обращение к рабу должно быть приказанием!

Даже вольноотпущенники (т. е. рабы, освобожденные хозяином от рабства) должны три раза в месяц навещать своего бывшего хозяина и предлагать ему свои услуги!

Что же касается равенства, то оно, взятое в чистом виде, есть только вред и ничего более! Равенство состоит в неравенстве, — вот истина, верная для моего государства! И для того все граждане в моем государстве разделены на три разряда: первый высший разряд— философы: они правят государством. Второй высший разряд — стражи: он охраняют философов. И, наконец, третий разряд, низший — это все остальные, простые люди (ремесленники, крестьяне, купцы). Их задача — заниматься физическим трудом и торговлей, никак не вмешиваясь в процесс управления государством!

Тем временем нам навстречу из толпы вышла следующая странная процессия: четверо пожилых стражей, с обнаженным мечами, вели молодого человека, со связанными руками. Лицо его было в синяках и кровоподтеках.

— Кого и куда это ведут? — спросили мы Платона.

Он объяснил: это ведут клеветника.

Да, в моем государстве каждый желающий может подать в общественный суд жалобу на действия должностных лиц! Но при этом должен сообщить свое имя и место жительства! Поскольку если эта жалоба оказалась клеветой, клеветника привлекают к ответственности!

А этот простец, да не будем произносить его имени, подал жалобу на мое государство в целом На самое совершенное из всех государств! П еще хитрым образом скрыл свое имя! К счастью, в нашем государстве полно честных людей, которые за вознаграждение готовы изобличить такого негодяя и передать его в руки правосудия!

• — То есть доносчиков и шпионов? — поднял брови Аскин.
• — Нет, чужеземец, именно честных людей! В Платонополисе именно они составляют ядро общества!
• — И к чему же его приговорят? — спросила Лиза.

Платон пояснил:

• — В моем государстве, чужеземка, много видов наказаний. За самые тяжкие преступления приговаривают к смертной казни, если же преступление более легкое, тогда это могут быть тюремное заключение, палочные удары, штраф, позорные места для сидения и стояния в общественных местах. Одним из самых позорных наказаний будет высылка из моего идеального государства!
• — Гм! — сказали мы все дружно и переглянулись между собой.

Не обратив на это внимания, Платон продолжил:

— Никто не должен быть безнаказанным, даже если он совершил преступление за пределами государства! Всякое наказание есть врачевание заблудшей души!

Но врачевать души людей — это одно, а вот предупредить болезнь — это другое. Для того чтобы подобных случаев не повторялось, нужно убедить людей, что Платонополис — самый совершенный город на земле. И нельзя сомневаться ни в одной вещи, принятой здесь! Вот, например, разделение на философов, стражей и простецов! Граждане Платонополиса должны поверит в то, что так было, есть и будет всегда!

— А как заставить их поверить в это, уважаемый Платон? — спросил я.

Платон усмехнулся:

— Я думаю, если им внушить это посредством разума, то понадобится слишком долгий срок, чтобы они смирились с существованием трех сословий. Есть более простой путь: указание, что такое разделение идет от самих древних времен. И изложить это в форме мифа!

Этот миф будет повествовать о том, что все люди — братья, поскольку их общая мать — земля, на которой они обитают. И тогда эта земля станет для них родиной, которую они будут защищать до последнего вздоха! Они равны как братья, и, тем не менее, неравны, поскольку, когда боги их творили в недрах матери-земли, то к одним людям примешали больше золота, к другим — больше серебра, а к третьим — больше меди и железа. Так вот, первые из них предназначены быть правителями, вторые — стражами, а третьи — простецами (простыми людьми). И такое разделение соответствует мировому порядку вещей!

— А если граждане вашего Платонополиса не поверят в этот миф? — ехидно поинтересовался Аскин.

Платон тяжело вздохнул:

• — Да, чужеземец, такое возможно. Но это касается лишь первого, и может быть, второго поколения граждан. А все последующие, если это им внушать постоянно все эти годы, примут это сказание за правду, и тогда дело будет сделано! Никто больше не посмеет оспаривать разделение граждан на три сословия, и никто больше не будет покушаться на этот закон моего государства!
• (Я подумал: ведь философа Платона, исходя из данного случая, вполне можно считать первотворцом так называемой «социальной мифологии». Да и «социальной идеологии» по совместительству. Той самой, что впоследствии будет звать за собой в «боевые походы» миллионы людей и одновременно их еще больше запутывать и обманывать ... Да, печальное дело, быть таким основоположником! И еще: настоящая наука и настоящая философия никогда не становятся пленниками социальных мифологий и идеологий, и всегда ведут с ними непримиримую борьбу. Впрочем, у Платона— это еще цветочки, а ягодки далеко впереди, в девятнадцатом и двадцатом веке!)

Тем временем Платон прочитал нам свой третий закон. Он гласил:

«Толпе не присуще быть философом. Потому философ должен властвовать над толпой»

И уверенно прибавил:

• — Ни для государства, ни для граждан не будет конца несчастьям, пока в государстве не будут править философы!
• — А что же остальные граждане? — усмехнулся Аскин. — Они, что же, у вас полностью отстранены от правления? А справедливо ли это? Знаете, что сказал наш один скифский мудрец, по прозвищу «Ленин»? «Даже кухарка имеет право управлять государством»!

Платон насупился:

— Я имею другое мнение, чужеземец. Посмотри внимательно вокруг! Все люди в большей части своей — куклы и мало причастны истине!

И он снова повторил свой главный тезис:

— Толпе не присуще быть философом!

И тут мы увидели ряд следующих странных сцен.

Юношей и девушек по одному запускали в клетки с дикими зверями — львами, волками, медведями. Их заставляли дразнить этих хищников палками, а в клетках с быками и африканскими буйволами они были должны, как матадоры, махать перед глазами животных красными тряпками, приводя их в неистовство. В последний момент, когда разъяренное животное должно было уже прикончить их своими клыками, молодые люди должны были успеть выскочить наружу и захлопнуть извне клетку ...

В другом случае, полуголодных и испытавших жажду юношей и девушек соблазняли яствами и напитками, поднося им к губам чаши с водой и едой, но они обязаны были решительно отталкивать их от себя, как бы они не были голодны и не хотели бы пить ...

В третьем случае хорошеньких девушек измазывали сажей и измарывали грязью и заставляли в таком виде ходить по городу, запрещая им приводить себя в порядок: умываться, переодеваться и прихорашиваться ...

«Мисс Каблучкова» была насквозь потрясена, особенно последним, и едва выдавила из себя:

• — Зачем так с ними поступают?
• — Это, — пояснил Платон, — лишь некоторые из множества проверок для будущих философов-правителей. Ведь для того, чтобы выявить среди молодых людей самых достойных, их постоянно необходимо подвергать испытаниям на прочность: надо выяснить, пугливы ли они, для чего подвергнуть чему-либо страшному, а затем, для перемены, приятному, испытывая их гораздо тщательнее, чем золото в огне. Именно так выяснится, поддается ли юноша или девушка обольщению, хороший ли он страж самого себя, покажет ли он себя умеренным и гармоничным, способным принести как можно больше пользы и себе, и государству. Кто пройдет это испытание во всех возрастах — детском, юношеском и зрелом, — и кто выказал себя человеком цельным во всех отношениях, — того следует сделать правителем, и воздавать почести и при жизни, и после смерти, удостоив почетных похорон и увековечив о нем память.

Молча удивившись, мы пошли дальше.

В целом, надо сказать, Платонополис ничем особенным не отличался от увиденных нами ранее античных городов. Даже надо сказать, он был скромнее и проще, зато лучше спланирован и гораздо менее хаотичен. Все в нем занимались делом, и почти никто — развлечениями. Не было в Платонополисе праздношатающихся, нищих и попрошаек, портивших виды других полисов. Очень мало торговых лавок и ларьков, — как пояснил Платон, все рынки были вынесены за пределы города, зато (что было особенно важно на случай нападения неприятеля) все общественные склады провианта находились непосредственно в самом городе.

Проходя мимо одного длинного двухэтажного здания, Платон указал нам, что это общежитие стражей, и предложил заглянуть в него, — мы охотно согласились.

Мы увидели огромную анфиладу комнат, весьма однообразных и слегка различавшихся убранством и размерами. Каждый страж, — мужчина или женщина, — имел здесь свою комнату, — лучше сказать, каморку, — с кроватью, сундуком, шкафом для одежды и кладовкой для оружия.

И здесь Платон зачитал нам свой четвертый основной закон: «У друзей всё — общее».

У стражей, как и у философов, не было никакой личной собственности, и все, чем они пользовались, — от зубочистки и расчески до одежды и оружия, — принадлежало государству: оно могло в любой момент изъять любую вещь или, наоборот, передать ее стражу.

• — Зачем все так сделано? — хором спросили мы Платона. Философ пояснил: абсолютное равенство и отсутствие всякой собственности сплачивает ряды стражей. Если бы каждый из них имел здесь что-либо свое собственное, тогда между ними наверняка возникла грызня и даже вражда по поводу вещей. А полная общая собственность отбивает всякую зависть и вражду, и заставляет стражей сосредоточиться на делах защиты государства. К тому же их быт пронизан жестким распорядком, который не оставляет лишнего времени на праздность и досуг.
• - Теперь пойдемте в общественную столовую, — предложил Платон.

Здесь мы увидели трапезу стражей.

Молодые мужчины и женщины, сложив в углу оружие, развалились на простых плетеных ложах, расставленных кругом вокруг общих столов (у каждого стола примерно дюжина лож). Специальные слуги и служанки (Платон пояснил, что это были рабы и рабыни) разносили им блюда и напитки.

Сделав возлияния олимпийцам, стражи принимались за еду, причем каждый мог выбрать блюдо по своему вкусу.

И выбор был, надо сказать, достаточно неплохим!

На первое:

Утиная похлебка.

Куриная похлебка.

Рыбная похлебка.

Черная ржаная «спартанская» похлебка.

Каши:

Пшенная каша.

Каша из проса.

Ячменная каша.

Овсянка.

Второе блюдо — обязательно мясо: жареное, паровое, вареное.

На выбор:

Курятина.

Баранина.

Конина.

Говядина.

Гарниры:

Горошек.

Бобы.

Оливки.

Сыр.

Творог.

Фрукты:

Яблоки.

Груши.

Дыни.

Арбузы.

Апельсины.

Сливы.

И, наконец, вино: холодное, подогретое, горячее.

И к нему: горячие пироги, пирожки, пирожные, чебуреки.

Клянусь, у нас потекли слюнки, когда мы наблюдали за этой трапезой!

А Лиза между тем спросила:

— Так в вашем государстве вообще нет богатых и бедных?

Платон пояснил:

• — Для философов и стражей таких понятий не существуют. У них нет никакой собственности, и потому говорить, кто из них богат, а кто беден, говорить бессмысленно. А вот в третьем сословии: там, да, допускается частная собственность, и там могут быть и богачи, и бедняки. Но даже здесь государством устанавливаются пределы богатства и бедности. Например, предел бедности — стоимость небольшого надела земли, который неотчуждаем и может передаваться только по наследству детям гражданина.
• — То есть,— уточнил я,— его нельзя продать или обменять, а можно только передать по наследству своим детям?
• — Именно так, чужеземец, — подтвердил Платон, — ибо я хорошо усвоил уроки истории спартанского государства!

Следует пояснить, что имел в виду Платон.

Спарта, после того, как она одержала победу над Афинами в Пелопоннесской войне в конце V века до н.э., достигла наибольшего могущества в Греции. Но у этого могущества оказалась оборотная сторона: в Лакедемонское государство, до того бедное и скромное, полился огромный поток золота и серебра. Денежный оборот быстро разложил спартанское общество: в нем выделилась верхушка, плутократия, завладевшая большей частью богатств, а остальные спартанцы наскоро превратились в нищих, презренную чернь.

Более того, в начале IV века до н.э. один из эфоров, по имени Эпита-дей, провел в народном собрании закон, разрешавший свободную передачу земельных участков, — правда, только по завещанию или дарению, и только свободным гражданам. До того это категорически запрещалось: земельные участки полноправные спартиаты могли передавать только своим детям, — иначе их забирало государство. Этот закон позволил примерно сотне богатых гра.ждан, используя различные полулегальные схемы, сконцентрировать в своих руках практически все земли Лакедемона, а всех остальных спартиатов превратить в жалких поденщиков и арендаторов.

Все это, вместе взятое привело к быстрой гибели Спартанского государства и превращению его в вассала — сначала Македонии, потом Рима.

Единственной попыткой возродить «добрую старую Спарту» стали экономические и политические реформы второй половины III века до н.э., — сперва их пытался осуществить царь Агис IV, затем (после убийства Агиса) эту линию продолжил другой царь — Клеомен III. Но после его поражения в войне с Ахейским союзом в 221 г. до н.э. эти реформы быстро сошли на нет, а сам Клеомен III вскоре был убит в Египте.

Пятый закон Платонополиса был следующий:

«Нужно делать не то, что приятно, а то, что правильно»

• — Что это значит? — спросила Лиззи.
• — «Что это значит?» — усмехнулся Платон, — Это значит, что из моего государства изгнаны всякая дисгармония и неритмичность, — в том числе и в музыке и в поэзии! Ведь ритмичность отвечает хорошему слогу речи, а неритмичность — только плохому. Аполлона я всегда ставил выше Марсия и Диониса!

Главное назначение искусства — все больше и больше проникать в глубь души и всего сильнее ее затрагивать; ритм и гармония несут с собой благообразие, а последнее делает благообразным и человека, если он правильно воспитан. Кто в этой области воспитан, как должно, тот очень остро воспримет разные упущения в природе и искусстве; он будет хвалить то, что прекрасно, и, приняв его в свою душу, будет питаться им и сам станет безупречным, а безобразное правильно осудит и возненавидит с юных лет.

Вот, например, музыкальные лады. У нас, эллинов, их четыре: ионийский, лидийский, дорийский и фригийский. Ионийский и лидийский лады — расслабляют, нежат, делаю человека слабым и безвольным, а дорийский и фригийский — ободряют и делают мужественным. Потому от первых двух следует отказаться, а вторые два оставить.

Всякую пляску и пение надо делать священным и посвященным Богу. Из них, как и из поэзии следует изгонять всякое уродство, неритмичность, дисгармонию: ведь они — близкие родственники злоречия и злонравия! Так, например, из танцев следует запретить кордакс — вакхическую непристойную пляску. Зато со всех сторона наиполезна военная пляска — пиррихий: ведь она учит боевому искусству.

Поэт должен быть благотворящим. Он не должен творить вопреки справедливости, красоте и благу: потому на всякий случай все его творения следует подвергать цензуре.

Не следует сочинять хвалебные гимны живым людям, пока они не пройдут свой жизненный путь до конца; хвалить желательно лишь богов.

Правители (философы) не обязаны сами писать стихи и сочинять музыку, но они обязаны знать основные черты поэтического и музыкального творчества и не допускать их искажения.

И действительно, мы не увидели на улицах Платонополиса ни непристойного кордакса, ни музыкантов с их расслабляющими лидийскими и ионийскими мелодиями. Били барабаны, игрались мужественные песни (был официальный государственный праздник — день рождения платоновского государства), плясались пиррихии, гоплитоихии и прочие ихии. Но все это было так скучно и так правильно, что хотелось скорее пройти мимо и найти за углом что-нибудь веселое и вакхическое, — где смело поет душа и беззаветно улыбается юность улыбкой раскрасневшейся девушки.

Следующий, шестой, закон Платонополиса касался брака и семьи:

«Каждый человек заключает брак, полезный для государства, а не только полезный ему лично»

Платон здесь заявил:

• - В моем государстве брак является и священным и полезным для государства. Всем, — и философам, и стражам, и простецам, — следует жениться до 35 лет, иначе они будут оштрафованы и лишены гражданских прав! Самый благоприятный возраст для вступления в брак: мужчины — 30-35 лет, девушки — 18-20 лет...
• — Хорошее сочетание, — шепнул мне на ухо Аскин и глянул мельком на Лизу: не расслышала ли?

Но «мисс Каблучкова» так была увлечена рассказом философа, что нисколько не обращала на нас внимание. Зато прервала Платона следующим вопросом:

— Скажите, великий учитель, а правда, что в вашем государстве равны мужчины и женщины?

Платон подтвердил это надменным кивком:

— Да, чужеземка, ты совершенно права.

Мой седьмой закон гласит:

«В моем государстве равны,мужчины и женщины»

И пояснил далее:

• — То, как поступает наше афинское государство в отношении женщин, заставляя их быть либо домохозяйками, либо гетерами в порту и кабаках, — мне представляется глупым и противоестественным! Женщины, как и мужчины, если они проявляют к тому способности, могут быть как стражами, так и философами!
• — Классно! Супер! — воскликнула Лиза, которой, видно, до смерти надоела дискриминация женщин в античном обществе, и наша к тому симпатия.

Да, у Платона женщина действительно может стать и правителем, и стражем. Молодые девушки равным образом с молодыми мужчинами обучаются и философии, и военному делу. Этим достигаются две цели: с одной стороны, в общество вводится идея равенства полов (ох, как потом будут хвалить за это Платона все последующие феминистки!), а с другой, всеобщее философское и, что еще более важно, военное обучение (так сказать, военный всеобуч) проходят все граждане государства (а не только одни мужчины), что значительно усиливает его боеспособность и выживаемость в мире далеко не миролюбивых древнегреческих полисов! Да, Платон знал, куда метить в своей политической философии!

А что будет, если население Платонополиса станет избыточным для своих естественных границ? То есть, в городе станет тесно от людей и появится много лишнего, праздношатающегося народу? Об этом мы также спросили Платона ...

Платон важно объяснил:

- Значит, нам придется воевать с соседними странами, если мы намерены иметь достаточно пашен и пастбищ, чтобы прокормить растущее население. И это неизбежно со всех точек зрения! И воевать придется, в первую очередь, стражам! Вот почему забота об этом сословии в нашем государстве будет первостепенная: нужно, чтобы они были хорошо обучены и воспитаны, имели достаточно щитов, луков, копий и мечей, а во главе войска нашего полиса стоял искусный стратег, подобный Мильтиаду или Фемистоклу!

Добавить к этим словам Платона нам было нечего: говоря современным языком, это была уже геополитика — политическое учение и политическая доктрина, использующая географические факторы для обоснования политических целей и задач. И получалось, что агрессивный характер политики Платонополиса вырастал из необходимости «расширения жизненного пространства». Увы, первая аналогия, которая приходила здесь нам ум — нацистская Германия времен Адольфа Гитлера, — там тоже расширялось «жизненное пространство» арийской расы за счет неарийских областей Европы. Но чем все это закончилось, нам тоже было хорошо известно!

Однако нам следовало вернуться чуть назад, к шестому закону. Ведь традиционные понятия «брак» и «семья» у Платона применимы лишь к третьему классу его общества: все они вступают в брак и живут моногамными семьями, как обычные люди везде и всюду.

А вот касательно первых двух классов — философов и стражей, — ситуация иная и даже, можно сказать, противоположная. Но это Платон зачитал нас свой восьмой закон:

«Все жены должны быть общими для стражей и философов, и отдельно пусть ни одна ни с кем не сожительствует»

• — Как же так? — воскликнули мы все вместе, и громче всех — «мисс Каблучкова».
• — Да, именно так, — подтвердил Платон. — У них не будет семьи в обычном понимании. Главная цель их союзов — это воспроизведение наилучшего потомства, и для этого лучшие мужчины будут сходиться с лучшими женщинами, а для худших мужчин будут оставаться худшие женщины. Более того, они не будут знать своих детей.
• — Почему?! — возмутилась Лиза.

Платон ответил:

• — Да потому что, если они будут это знать, то они будут всячески их ласкать и отличать среди других мальчиков и девочек; нет, пусть лучше они ко всем детям относятся как к своим! Кстати, и дети стражей и философов не будут знать своих родителей; их будут сразу после рождения забирать от матери в особые детские дома, где их будут воспитывать наравне с прочими. И тогда, повзрослев, они ко всем стражам и философам будут относиться как к своим родителям. Разве не так, о, чужеземка?
• — Не так, — ответила Лиза, но очень тихо, и Платон не расслышал.

А Аскин поспешил уточнить другой вопрос:

— А в вашем государстве все должности наследуемы или нет? То есть, сын философа, к примеру, становится философом, и сын стража — стражем?

Платон покачал головой:

— Нет, юноша, совсем не так. У детей в их детских домах (куда, кстати, со временем зачисляют и детей из третьего сословия) идет отбор по способностям. Те мальчики и девочки, которые со временем проявляют умственные способности, зачисляют в сословие философов, те, которые не проявляют умственных способностей, но проявляют физические качества, зачисляются в сословие стражей, а вот те, которые не проявляют никаких способностей, остаются в третьем, низшем сословии!

В этом пункте мы вполне согласились с гениальным Платоном. А вот в остальных его пунктах ....

Вправду, подумайте, будут счастливы женщины, которые не знают собственных детей, и будут счастливы дети, которые не знают, кто их мама и папа?

Мы пристально всматривались в лица проходящих мужчин и женщин, — подавляющее большинство их здесь, в центре города, по пояснению Платона, как раз и были философами и стражами.

Счастливы ли они, ощущают в себе они некую потерю или нет? Впрочем, по вопросу о счастье у Платона был особый, девятый закон.

Он гласил: «В государстве должны быть счастливы все вместе, а не каждый в отдельности»

Вот так: счастливы все вместе, а не каждый в отдельности!

Платон так аргументировал этот пункт:

• — Наибольшее зло для государства заключается в том, что это государство в силу каких-либо обстоятельств теряет единство и распадается на множество частей. Вот почему все граждане моего Платонополиса должны быть едины в своих чувствах: они должны либо одинаково радоваться, либо одинаково скорбеть. Обособленность среди граждан в их переживаниях нарушает единство государство! Это же касается и стремления граждан к счастью! Нельзя допускать, чтобы кто-то один в нем был счастлив, а остальные несчастливы. Счастливы или несчастливы должны быть все вместе, а не порознь каждый отдельно. Потому общее, единое счастье есть основная цель моего государства, и к этому оно будет стремиться, несмотря на все препятствия!
• — Софистика! — хмыкнул возле моего уха Аскин, но Платон снова не расслышал (или сделал вид, что не расслышал) и продолжил:
• — Десятый закон моего государства гласит:

«Торговля ограничена. Всякая купля и продажа в кредит, а также взимание процентов запрещены»

Платон заявил здесь следующее:

• — В моем государстве никто не имеет права владеть золотом или серебром! Золото и серебро принадлежат только государству! В оборот в необходимом количестве пускаются только медные и железные деньги. ...
• — Это как было в Спарте, — многозначительно пояснил я своим спутникам, и они кивнули, лишь Аскин недоуменно передернул плечами: конечно, деньги — это плохо, но как же без них? Для мелких операций медь и железо, разумеется, сгодятся, а вот если торговать оптом да еще, если это государственная торговля? Непонятно!

И, наконец, одиннадцатый, последний из основных законов Платонополиса, утверждал:

«Атеизм исключен. Святотатство и богохульство сурово наказывается, вплоть до смертной казни»

— Сурово! — сказали мы по этому поводу.

Но Платон невозмутимо продолжал.

В моем государстве запрещены поэмы Гомера «Илиада» и «Одиссея», так Гомер в них уподобляет бессмертных олимпийцев смертным людям. Нет, боги совсем не такие, как написано у Гомера! Бог может быть только причиной блага, и никак — не зла! И отношение к богам должно быть соответствующим. Люди должны без всяких сомнений верить в богов, посещать их храмы, возносить им молитвы и приносить жертвы! При этом ни в коем случае нельзя считать, что богов можно как-то умилостивить этими молитвами и жертвами! Все это — просто часть культа, часть религии, где все следует традиции и обычаям! Но тот, кто так не считает и этого не делает, считается атеистом и подлежит немедленному наказанию...

Существует три вида атеизма:

• 1) отрицание существования богов;
• 2) признание существования богов, но отрицание их вмешательства в дела людей;
• 3) признание существования богов и их вмешательства в дела людей, но допущение того, что богов можно склонить на свою сторону молитвами и жертвами.

Платон прокашлялся и продолжил:

• — Наказания для атеистов у меня только два: либо смертная казнь, либо пожизненное заключение в отдаленной области нашего полиса. При этом заключении к ним не допускается никто из свободных, пищу им приносят рабы, а после их смерти их тела выбрасываются непогребенными за пределы государства!
• — Но, — Платон сделал многозначительную паузу, — если атеист признал свои заблуждения и раскаялся, то он получает всего пять лет тюремного заключения. Однако если при выходе из тюрьмы он снова взялся за прежнее дело, тогда ему назначается смертная казнь!

На этом месте не удержался Аскин:

— Скажите, уважаемый Платон, а разве тут не может быть судебной ошибки? Этак, всякого человека можно обвинить в атеизме и казнить! П разве вашего учителя, Сократа, не обвиняли в богохульстве, что есть, как минимум, половина атеизма! И хотя обвинение было ложным, все равно его казнили!

Платон негодующе взмахнул рукой:

— В моем государстве, чужеземец, не бывает судебных ошибок. Сократа несправедливо казнили здесь, в Афинах, при их демократии, а демократия, как ты должен помнить, несправедлива сама по себе, ибо там люди повинуются демагогам и пустословам! Здесь же, в моем Платонополисе, приговор выносят философы и он всегда справедлив! И несправедливых законов у меня нет, — разве ты с этим не согласен?

Аскин хотел возразить великому мыслителю, но я сделал ему знак, чтобы он промолчал. Наша дискуссия с Платоном могла продолжиться целую вечность, но уже наступило время возвращаться на «Метафизику».

И мы, поблагодарив философа, направились к выходу из Платоно-полиса. Ворота его закрылись, и кто знает, — навсегда ли? ...

Затем мы проследовали обратно в Академию, а при прощании Платон прямо и даже как-то не очень вежливо спросил нас, понравилось ли нам в его государстве. И если понравилось, то почему? Видимо, иного ответа, кроме «понравилось», великий философ даже не предполагал ...

За всех нас ответил исключительно деликатный Аскин:

- Мне кажется, великий учитель, в вашем государстве столько всяких законов, идущих против человеческой природы, что приспособиться к ним будет крайне непросто! Особенно это касается семьи и собственности!

Платон усмехнулся:

• — Разве я этого не вижу, о, юноша? Естественно, к законам моего государства нужна привычка, и она придет со временем. Надо только подождать пару десятков лет, и эти законы, кажущиеся поначалу неестественными, будут впоследствии восприниматься как естественные и идущие из самой природы человека!
• — Хм!— сказали мы все одновременно, и громче всех— я. И подумал: «А ведь Платон по-своему прав!»

Только главный вопрос остается по-прежнему без ответа: нужно ли идти по его пути, если есть другие дороги, куда более верные и проторенные? Демократия, равенство, справедливость, законность, права человека, уважение к частной собственности, — что против этого вся хваленая утопия Платона?

Ведь сам же он однажды сказал: Бог никогда не борется с необходимостью! Зачем бороться с тем и исправлять то, что естественным образом соответствует благу одновременно всего человечества и каждого человека в отдельности? Не будет ли это, — с точки зрения философии, — нарушением общеизвестного принципа простоты? «Не умножай сущностей сверх необходимости!», так скажет в XIV веке средневековый английский философ Уильям Оккам, «Не придумывай того, что не нужно!»

И, как покажут последующие два тысячелетия, в споре Платона и Оккама прав всё же окажется не Платон...