Главная Философия
Путешествие вслед за Совой Минервы
|
|
|||||
ПРОЛОГДело было так: однажды после одной из лекций ко мне подошли двое моих студентов: Петр Аскин и Лиза Каблучкова. У обоих были серьезно-сосредоточенные лица, а Лиза даже в легкой нетерпеливости теребила уголок темно-красной шали, накинутой на плечи. Я с должным для преподавателя вниманием посмотрел на них: и Петр, и Лиза любили задавать вопросы. Первая начала Лиза:
Я согласился с ней:
И вот это завтра наступило. Но сначала я хотел бы рассказать о нашем кабинете — том самом, где и должно было состояться заседание кружка. Он представлял собой три комнаты с перегородкой, отделявшей большую комнату (читальный зал) от двух маленьких, забитых почти доверху книжными полками. В одной из них также был стол заведующей кабинетом, выдававшей книги студентам, а в другой располагался наш маленький музей: бюсты Сократа, Платона, Аристотеля, Канта, Гегеля, Маркса и других великих философов, памятные фотографии сотрудников кафедры, почетные грамоты, портреты всех ее заведующих, скромные презенты от коллег и аспирантов, маленький сейф с кафедральной и библиотечной документацией. Здесь же находился шкаф с самыми ценными из фолиантов, которые имела библиотека: он запирался лично заведующей, и книги из него выдавались исключительно преподавателям и аспирантам нашей кафедры. А на шкафу, чуть ли не под самым потолком, стояло чучело полярной совы, которое много лет назад подарил нам один из аспирантов, выезжавший в экспедицию на Таймыр. Оно, это чучело, имеет в музее свой, особый, статус. «Сова Минервы» — так мы называем эту сову в шутку. Минерва — это римская богиня мудрости, эквивалент греческой Афины. А «Совой Минервы» принято иносказательно обозначать философию — вот почему этой сове самое место в нашем кабинете! Без пятнадцати шесть я пришел в кабинет и принял ключ от нашей заведующей, Юлии Константиновны. Она сказала мне, уходя:
Заведующая пожелала мне успеха и ушла. Я долго стоял у распахнутого окна и вдыхал в легкие дурман теплого весеннего вечера. Было около пяти часов — самое лучшее, спокойное время в нашем университете: занятия студентов дневного отделения уже завершились, а вечерники еще не начинали свою учебу. Послышались негромкие шаги и голоса: я оглянулся, — у двери возникли Петр и Лиза. Они в первое время были даже слегка ошеломлены: — А что, нико-ого не-ет?! удивленно протянули Лиза.
Я провел их в музей, к Сове Минервы и указал им на два стула, а сам устроился в глубоком вольтеровском кресле напротив. Петр и Лиза немного повертелись, располагаясь поудобнее, затем достали тетрадки, ручки и с интересом воззрились на меня; я же пока раздумывал, с чего начать. Потом пришел к выводу, что сначала необходимо рассказать им вообще о том значении, которое имеет античная философия в истории философии: Античная философия — философия древней Греции и древнего Рима — одна из самых интересных эпох во всей истории философии. Не будет большим преувеличением сказать, что практически все философские идеи и концепции, что были фундаментально разработаны в более поздние эпохи, впервые были предложены древними греками и римлянами. Впрочем, вклад римской философии в это благородное дела не так уж велик (Сенека, Марк Аврелий, Цицерон, Эпиктет, Лукреций Кар и еще несколько, менее значащих имен) — вот почему практически всю античную философию можно называть древнегреческой философией — и это не будет ошибкой. Фалес Милетский, Анаксимандр, Анаксимен, Гераклит Эфесский, Пифагор, Эмпедокл, Анаксагор, Ксенофан, Парменид, Зенон Элейский, Демокрит, Протагор, Горгий, Антифонт, Сократ, Платон, Аристотель, Антисфен, Аристипп, Диоген Синопский, Эпикур, Зенон Стоик, Хрисипп, Пиррон, Плотин, Ямвлих, Прока — это далеко не полный перечень всех выдающихся древнегреческих философов. Каждого их них, — несмотря на скудость сохранившихся сочинений, — можно рассматривать как настоящий кладезь философской мудрости. Античные философы первыми поставили вопрос о субстанции как сущности мира (Фалес, Анаксимен, Анаксимандр, Гераклит, Ксенофан), первыми стали не просто что-либо утверждать в философии, а стремиться это доказать (Парменид, Зенон Элейский, софисты, Сократ), первыми связали между собой философию и математику (Пифагор, Платон), философию и естественные науки (Демокрит, Аристотель), первыми подвергли критике институт рабства (Антифонт), первыми разработали основы правильного логического мышления (софисты, Сократ, Аристотель), первыми создали теорию идеального государства (Платон), первыми заострили вопрос о справедливом устройстве общества (Сократ, Платон, Аристотель), первыми разработали модель поведения мудреца на службе общества (Сократ, Диоген Синопский) и многое, многое другое. Многим из античных философов принадлежат воистину гениальные догадки, подтвердить которые смогла лишь наука более поздних вре-мен: атомистическая теория строения материи (Демокрит), конечность скорости света (Эмпедокл), шарообразность Земли (Пифагор, Парменид), множественность миров (Демокрит, Эпикур, Лукреций Кар), естественный характер происхождения жизни и человека (Анаксимандр, Эмпедокл, Демокрит), антропоморфные корни религии (Ксенофан), и еще много чего интересного. Античными философами был создан ряд крупных философских школ — прообраз будущих университетов и академий — Ликей Аристотеля (школа перипатиков), Академия Платона (платоники и неоплатоники), «Сад Эпикура» и другие школы. Например, платоновская Академия просуществовала 914 лет— с 385 г. до нашей эры по 529 г. нашей эры! Она существовала бы и дольше, если бы ее не закрыл своим указом византийский император Юстиниан, стремившийся полностью христианизировать всю подвластную ему Грецию... Тем временем за окнами вдруг стало темнеть. Это меня очень удивило, поскольку было всего лишь шесть часов и до ночи было еще определенно далеко. Рассказывая, я подошел к окну, но завеса синих сумерек, внезапно опустившаяся на город, так ничего мне толком и не дала рассмотреть. И вдруг ослепительная вспышка озарила наш музей. В одно мгновенье я увидел белое лицо Лизы с плотно сжатыми губами, недоуменно приподнятые брови Петра, и услышал громкий хлопок за своей спиной. Я обернулся и застыл на месте от изумления: Сова Минервы, чучело мертвой птицы, внезапно ожило, ухнуло, захлопало крыльями и, сорвавшись со шкафа, ринулось сначала вниз, на пол, а затем вверх, в дверь, ведущую в читальный зал кабинета. Потрясенные, мы некоторое время молчали, непонимающе глядя друг на друга и на пустое место на шкафу. Первым опомнился Петр: он, как опытный следователь, подошел к шкафу, поскреб там ногтем, дважды громко чихнул пылью, поднятой ожившим чучелом, а потом обернулся ко мне: — Пойду, посмотрю, куда она улетела ... И исчез в двери. Мы остались в музее вдвоем с Лизой. Девушка подошла к окну и воскликнула: — Ой, Андрей Михайлович, смотрите, что на улице! Море! Я подошел следом и через плечо Лизы увидел плескавшиеся за стеклом голубовато-зеленые валы: они неслись ровными рядами прямо на нас, и, хотя с нашим музеем ничего не происходило, стало немного страшно: уж не начался ли всемирный потом, и наш учебный корпус, как Ноев ковчег, не понесет ли по волнам Мирового Океана? Впрочем, совсем скоро стало ясно, что и корпуса-то уже нет, а есть небольшой корабль с веслами и мачтой — что-то вроде античной триеры — и мы все втроем на нем находимся. Вернулся Аскин: на его плече сидела Сова Минервы. Он загадочно посмотрел на нас с Лизой и, не говоря ни слова, распахнул окно: в комнату ворвался пьянящий солью и ветром морской воздух, а Сова Минервы, вспорхнув с плеча Петра, стала описывать круги в высоком небе над нами. Лиза, как самая догадливая, заявила мне и Петру:
Музей, преобразившийся в рубку корабля, засверкал жаркими лучами желтокипящего солнца. Виноцветное море плескалось у его высоких бортов, и, подойдя к одному из них, я вдруг увидел вдалеке, на самом горизонте, землю — бирюзовые очертания островов — остававшихся по правому борту нашего плавания. — Смотрите, а вот и наш капитан! — воскликнула Лиза, указав вперед, на нос корабля. К нам подходил человек - — Кто вы? — осторожно спросил его я, не будучи уверен, что он поймет меня, а я пойму его ответ. Но незнакомец ответил на чистейшем русском языке:
Ответ прозвучал слегка надменно: — Проводник по великим греческим и римским философам, их жизни и знаменитым книгам. Наступило молчание. Мы втроем: я, Лиза и Аскин с минуту удивленно переглядывались между собой. Воистину этот был день необычайных открытий и знакомств! Наконец, Лиза позволила себе уточнить:
Диоген удивился:
Мы прошли по раздвинувшимся коридорам нашего кабинета, магическим образом преобразившимся в кают-компанию древнего судна. Лаэртский показал нам столовую, рубку управления (которая была автоматической и совершенно не требовала нашего участия), камбуз и четыре каюты — каждому из пассажиров отдельно. Осмотрев свою каюту и найдя там целый шкаф хитонов и пеплосов, а также все современные удобства, девушка осталась более чем довольна — и тут же заявила, что ей необходимо принять ванну «с дороги» и переодеться «к ужину». «К ужину?», уточнил я на всякий случай у нашего проводника и глянул на темнеющее на востоке небо. — Да, — кивнул тот, — через два часа зайдет солнце. Мы разошлись каждый по своим каютам, а через два часа встретились — нет, не в столовой: в ней было слишком душно, — а прямо за большим столом на носу корабля. Располагался он весьма удобно, — почти на верхнем мостике, и вид оттуда открывался просто замечательный. Вечерний ветерок был свеж и приятен: багровое солнце на западе прокладывало к нам огненно-красную дорожку. А через пять минут состоялось явление синьоры Каблучковой. Мы прямо-таки ахнули: Лиза была в бордовом хитоне, перевязанном шафранным поясом, ее волосы были на греческий манер собраны узлом на затылке и заткнуты позолоченными заколками в виде кальмаров, а легкие стройные ноги обуты в посеребренные сандалии.
Ассортимент комбайна неожиданно оказался богатым — будто мы обедали в дорогом греческом или кипрском ресторане. Лиза, согласившись на временную роль официантки, выставила на стол: омлет с сыром и яйцами, луковые голубцы, рыбный суп из морского окуня, рулет из телятины с сыром, медовые макароны, хлеб, «паксимадыо» — дважды пропеченные сухари, салаты, свежие фрукты, изрядный набор различных пирожных, графины с соками и минеральной водой с плавающими внутри кусочками льда, белый кипятильник с прилагавшимся к нему набором чая и кофе. Всё это было кстати, поскольку мы к тому времени сильно проголодались. Однако мы не просто сели ужинать, а одновременно завели неторопливую беседу, сводившуюся в основном к обмену впечатлениями от чудесных качеств нашей биремы, а также к расспросам Диогена Лаэртского обо всех деталях предстоящего путешествия по морю античной философии. Проводник заявил, что выбор маршрута зависит, в конечном счете, от нас самих, и предложил только соблюдать хронологическую последовательность. После чего все вопросительно уставились на меня и я, неуверенно прокашлявшись, предложил:
Диоген слегка обиделся: — Не знаю, что у вас там за эра! Я говорю о пятом веке, если вести обратный отсчет от первой Олимпиады. Я кивнул:
Я напомнил им немножко хронологию древнегреческой истории:
Я нахмурился: — Но при чем тут философия, уважаемый Диоген? Разве Ахилл, Гектор или Одиссей были философами? Великими воинами, путешественниками, — да, но никак не философами! Какой вы, однако, придирчивый, Андрей Михайлович! — с возмущением воскликнула Лиза, и завсегда согласный со своей подругой Аскин снова поддакнул ей. Я пожал плечами и, покинув стол нашего симпосия («дружеской пирушки» — в переводе с древнегреческого), подошел к правому борту биремы и стал пристально всматриваться в заветный горизонт, чтобы разглядеть на нем зеленые всхолмья легендарной Троады. И вдруг слева по ходу судна увидел бегущий нам навстречу корабль. Высокий нос с Палладой, открывшей свою грудь навстречу морскому ветру, свирепый красный глаз, нарисованный на борту и огромный алый парус. Корабль приближался, сближаясь с нашей биремой: лес длинных весел вздымал по бокам судна взвихренья белой пены. Я заволновался, нервно взглянув на Лаэртского, но наш проводник оставался невозмутим. Он только сказал: — Агамемнон послал вестника в родные Микены: сообщает о ходе осады и просит свежих подкреплений. Тем временем подошел к концу наш первый вечер в Средиземноморье. Зажглись крупные голубые звезды, и их свет заструился по нашим усталым плечам. Но мы еще долго разговаривали и только в первом часу разошлись по своим каютам, каждый отдельно свернув на боковую. Однако, я еще долго не мог войти в объятья Морфея и еще не менее часа лежал с открытыми глазами, слушая глухие удары волн о борта нашего корабля. И никак не мог поверить, что увижу наяву то, о чем долго бредил морозными зимними среднерусскими вечерами... |
<< | СОДЕРЖАНИЕ | >> |
---|