ПРОЛОГ

Дело было так: однажды после одной из лекций ко мне подошли двое моих студентов: Петр Аскин и Лиза Каблучкова. У обоих были серьезно-сосредоточенные лица, а Лиза даже в легкой нетерпеливости теребила уголок темно-красной шали, накинутой на плечи.

Я с должным для преподавателя вниманием посмотрел на них: и Петр, и Лиза любили задавать вопросы.

Первая начала Лиза:

• — Андрей Михайлович, вот сегодня вы нам читали лекцию про Сократа и сказали о том, что были ученые, которые сомневались в том, что Сократ вообще существовал. Это правда?
• — Да, это правда, — подтвердил я. — У нас ведь от той эпохи, эпохи античности, осталось мало свидетелей. Сочинения многих философов утрачены безвозвратно, а от других работ остались только фрагменты, которые мы знаем по произведениям других авторов.
• — Сократ же, — продолжил я, — как известно, вообще ничего не писал. Он был, элегантно выражаясь, философом устной речи, но никак не письменной. Тот Сократ, который говорит и действует, например, в сочинениях Платона, скорее не подлинный Сократ, а Сократ, воспроизведенный воображением Платона. У Диогена Лаэртского есть что-то вроде анекдота о том, как Сократ, выслушав то, что написал о нем Платон в диалоге «Лисий», воскликнул: «Клянусь Гераклом! Сколько же на меня навыдумал этот юнец!». Увы, кроме Платона и еще Ксенофонта, у нас нет других непосредственных свидетелей жизни Сократа. Это и дало повод некоторым ученым, в основном немецким, сомневаться в том, что Сократ действительно существовал. Они утверждали, что Сократ у Платона и Ксенофонта лишь литературный персонаж, а не подлинное историческое лицо.
• — Кому же в таком случае верить, Андрей Михайлович? — спросил Петр.
• — Интуиции, Петя. Своей интуиции — той самой, что должна быть у каждого философа и историка. Слишком много свидетельств, доказывающих существование Сократа и слишком мало свидетельств, доказывающих его несуществование. К чему бы, например, Платону было использовать в своих философских трудах вымышленный персонаж? Для греков его эпохи это было вообще нехарактерно. Даже в пьесах Аристофана действуют сплошь подлинные личности — те самые, что окружали самого великого комедиографа. И, вообще, разделение документального и художественного тогда еще не было таким резким и глубоким, как теперь.
• — Как всё это интересно! — непритворно воскликнула Лиза.

Я согласился с ней:

• — Античная философия — она всегда интересна. А вы знаете, что завтра в шесть часов в нашем кабинете философии состоится первое заседание кружка по истории философии? И что вести его буду я?
• — Нет, не знаем, — сказала Лиза. — А всем можно прийти?
• — Конечно, всем. И первое занятие как раз будет посвящено античной философии.
• — Как здорово! Мы придем обязательно — правда, Петя?
• — Разумеется, — согласился с ней Аскин. — До завтра, Андрей Михайлович!
• — До завтра, дорогие мои, — ответил я.

И вот это завтра наступило. Но сначала я хотел бы рассказать о нашем кабинете — том самом, где и должно было состояться заседание кружка.

Он представлял собой три комнаты с перегородкой, отделявшей большую комнату (читальный зал) от двух маленьких, забитых почти доверху книжными полками. В одной из них также был стол заведующей кабинетом, выдававшей книги студентам, а в другой располагался наш маленький музей: бюсты Сократа, Платона, Аристотеля, Канта, Гегеля, Маркса и других великих философов, памятные фотографии сотрудников кафедры, почетные грамоты, портреты всех ее заведующих, скромные презенты от коллег и аспирантов, маленький сейф с кафедральной и библиотечной документацией. Здесь же находился шкаф с самыми ценными из фолиантов, которые имела библиотека: он запирался лично заведующей, и книги из него выдавались исключительно преподавателям и аспирантам нашей кафедры.

А на шкафу, чуть ли не под самым потолком, стояло чучело полярной совы, которое много лет назад подарил нам один из аспирантов, выезжавший в экспедицию на Таймыр. Оно, это чучело, имеет в музее свой, особый, статус. «Сова Минервы» — так мы называем эту сову в шутку. Минерва — это римская богиня мудрости, эквивалент греческой Афины. А «Совой Минервы» принято иносказательно обозначать философию — вот почему этой сове самое место в нашем кабинете!

Без пятнадцати шесть я пришел в кабинет и принял ключ от нашей заведующей, Юлии Константиновны. Она сказала мне, уходя:

• — Студентиков что-то сегодня совсем не видно, Андрей Михайлович. Тепло на улице, — знать, гуляют ...
• — Что вы хотите, Юлия Константиновна, апрель!
• — А у вас что сегодня — кружок?
• — Да, первое занятие. Весной начнем, осенью продолжим.

Заведующая пожелала мне успеха и ушла. Я долго стоял

у распахнутого окна и вдыхал в легкие дурман теплого весеннего вечера. Было около пяти часов — самое лучшее, спокойное время в нашем университете: занятия студентов дневного отделения уже завершились, а вечерники еще не начинали свою учебу.

Послышались негромкие шаги и голоса: я оглянулся, — у двери возникли Петр и Лиза. Они в первое время были даже слегка ошеломлены:

— А что, нико-ого не-ет?!

удивленно протянули Лиза.

• — Как — «никого»? — ответствовал ей я, — а вы?
• — Мы? — улыбнулась Лиза и слегка зарделась. — Мы здесь, Андрей Михайлович!
• — Ежели здесь, — сказал я сурово, — тогда пойдемте.

Я провел их в музей, к Сове Минервы и указал им на два стула, а сам устроился в глубоком вольтеровском кресле напротив.

Петр и Лиза немного повертелись, располагаясь поудобнее, затем достали тетрадки, ручки и с интересом воззрились на меня; я же пока раздумывал, с чего начать. Потом пришел к выводу, что сначала необходимо рассказать им вообще о том значении, которое имеет античная философия в истории философии:

Античная философия — философия древней Греции и древнего Рима — одна из самых интересных эпох во всей истории философии. Не будет большим преувеличением сказать, что практически все философские идеи и концепции, что были фундаментально разработаны в более поздние эпохи, впервые были предложены древними греками и римлянами. Впрочем, вклад римской философии в это благородное дела не так уж велик (Сенека, Марк Аврелий, Цицерон, Эпиктет, Лукреций Кар и еще несколько, менее значащих имен) — вот почему практически всю античную философию можно называть древнегреческой философией — и это не будет ошибкой. Фалес Милетский, Анаксимандр, Анаксимен, Гераклит Эфесский, Пифагор, Эмпедокл, Анаксагор, Ксенофан, Парменид, Зенон Элейский, Демокрит, Протагор, Горгий, Антифонт, Сократ, Платон, Аристотель, Антисфен, Аристипп, Диоген Синопский, Эпикур, Зенон Стоик, Хрисипп, Пиррон, Плотин, Ямвлих, Прока — это далеко не полный перечень всех выдающихся древнегреческих философов. Каждого их них, — несмотря на скудость сохранившихся сочинений, — можно рассматривать как настоящий кладезь философской мудрости.

Античные философы первыми поставили вопрос о субстанции как сущности мира (Фалес, Анаксимен, Анаксимандр, Гераклит, Ксенофан), первыми стали не просто что-либо утверждать в философии, а стремиться это доказать (Парменид, Зенон Элейский, софисты, Сократ), первыми связали между собой философию и математику (Пифагор, Платон), философию и естественные науки (Демокрит, Аристотель), первыми подвергли критике институт рабства (Антифонт), первыми разработали основы правильного логического мышления (софисты, Сократ, Аристотель), первыми создали теорию идеального государства (Платон), первыми заострили вопрос о справедливом устройстве общества (Сократ, Платон, Аристотель), первыми разработали модель поведения мудреца на службе общества (Сократ, Диоген Синопский) и многое, многое другое.

Многим из античных философов принадлежат воистину гениальные догадки, подтвердить которые смогла лишь наука более поздних вре-мен: атомистическая теория строения материи (Демокрит), конечность скорости света (Эмпедокл), шарообразность Земли (Пифагор, Парменид), множественность миров (Демокрит, Эпикур, Лукреций Кар), естественный характер происхождения жизни и человека (Анаксимандр, Эмпедокл, Демокрит), антропоморфные корни религии (Ксенофан), и еще много чего интересного.

Античными философами был создан ряд крупных философских школ — прообраз будущих университетов и академий — Ликей Аристотеля (школа перипатиков), Академия Платона (платоники и неоплатоники), «Сад Эпикура» и другие школы. Например, платоновская Академия просуществовала 914 лет— с 385 г. до нашей эры по 529 г. нашей эры! Она существовала бы и дольше, если бы ее не закрыл своим указом византийский император Юстиниан, стремившийся полностью христианизировать всю подвластную ему Грецию...

Тем временем за окнами вдруг стало темнеть. Это меня очень удивило, поскольку было всего лишь шесть часов и до ночи было еще определенно далеко. Рассказывая, я подошел к окну, но завеса синих сумерек, внезапно опустившаяся на город, так ничего мне толком и не дала рассмотреть.

И вдруг ослепительная вспышка озарила наш музей. В одно мгновенье я увидел белое лицо Лизы с плотно сжатыми губами, недоуменно приподнятые брови Петра, и услышал громкий хлопок за своей спиной. Я обернулся и застыл на месте от изумления: Сова Минервы, чучело мертвой птицы, внезапно ожило, ухнуло, захлопало крыльями и, сорвавшись со шкафа, ринулось сначала вниз, на пол, а затем вверх, в дверь, ведущую в читальный зал кабинета.

Потрясенные, мы некоторое время молчали, непонимающе глядя друг на друга и на пустое место на шкафу.

Первым опомнился Петр: он, как опытный следователь, подошел к шкафу, поскреб там ногтем, дважды громко чихнул пылью, поднятой ожившим чучелом, а потом обернулся ко мне:

— Пойду, посмотрю, куда она улетела ...

И исчез в двери.

Мы остались в музее вдвоем с Лизой. Девушка подошла к окну и воскликнула:

— Ой, Андрей Михайлович, смотрите, что на улице! Море!

Я подошел следом и через плечо Лизы увидел плескавшиеся за стеклом голубовато-зеленые валы: они неслись ровными рядами прямо на нас, и, хотя с нашим музеем ничего не происходило, стало немного страшно: уж не начался ли всемирный потом, и наш учебный корпус, как Ноев ковчег, не понесет ли по волнам Мирового Океана? Впрочем, совсем скоро стало ясно, что и корпуса-то уже нет, а есть небольшой корабль с веслами и мачтой — что-то вроде античной триеры — и мы все втроем на нем находимся.

Вернулся Аскин: на его плече сидела Сова Минервы. Он загадочно посмотрел на нас с Лизой и, не говоря ни слова, распахнул окно: в комнату ворвался пьянящий солью и ветром морской воздух, а Сова Минервы, вспорхнув с плеча Петра, стала описывать круги в высоком небе над нами.

Лиза, как самая догадливая, заявила мне и Петру:

• — Этот музей — волшебный: в нем происходят чудеса, как в сказке.
• - невысокого роста, худощавый, в темносинем гиматии, с густой черной бородой.

Музей, преобразившийся в рубку корабля, засверкал жаркими лучами желтокипящего солнца. Виноцветное море плескалось у его высоких бортов, и, подойдя к одному из них, я вдруг увидел вдалеке, на самом горизонте, землю — бирюзовые очертания островов — остававшихся по правому борту нашего плавания.

— Смотрите, а вот и наш капитан! — воскликнула Лиза, указав вперед, на нос корабля.

К нам подходил человек -

— Кто вы? — осторожно спросил его я, не будучи уверен, что он поймет меня, а я пойму его ответ.

Но незнакомец ответил на чистейшем русском языке:

• — Я — Диоген Лаэртский, ваш капитан и проводник.
• - Проводник? По чему — проводник? — воскликнули мы все трое хором.

Ответ прозвучал слегка надменно:

— Проводник по великим греческим и римским философам, их жизни и знаменитым книгам.

Наступило молчание. Мы втроем: я, Лиза и Аскин с минуту удивленно переглядывались между собой. Воистину этот был день необычайных открытий и знакомств! Наконец, Лиза позволила себе уточнить:

• — По кому — по древним философам?!
• — Да, по древним философам — их жизни и учениям. В свое время я написал большую книгу о них^[1]. Вы разве не читали?
• — Читали, — подтвердил я за всех.
• — Ну, так в чем же дело? Вы не согласны познакомится с ними лично?
• — Разумеется, согласны, — поспешил согласиться я. — Только вот куда мы поплывем конкретно?

Диоген удивился:

• — Не догадываетесь, уважаемые? Наш путь лежит в Эгейское море, — море греческой философии. А также и в другие моря, где жили и творили мои коллеги — философы. Сова Минервы (он указал рукой на птицу) будет вести нас от одного мудреца к другому, а наше судно — оно называется бирема — будет держать курс вслед за Совой.
• — Гм! — сказал я и обернулся на Каблучкову и Аскина, интересуясь их реакцией. Она превзошла все ожидания: Лиза схватила Лаэртского за руку, будто боясь, что он исчезнет, как фантом, а господин Аскин радостно воскликнул:
• — Ура! Плывем! Плывем в море древнегреческой философии!
• — Прямо сейчас? — саркастически спросил я, — но как же наш кружок? Кроме того, такое путешествие — это надолго, а уже вечер и нам скоро пора домой.
• — Вы не волнуйтесь, — сказал Лаэртский, — пока мы будем путешествовать, в этом мире (он скорчил презрительную гримасу) пройдут лишь считанные часы — два-три максимум. Так что по времени вашего кабинета наш путь будет очень недолгим.
• — Ну что же, я согласна, — сказала Лиза с таким важным видом, будто от ее согласия зависело вся судьба нашего путешествия, — а у вас, уважаемый Диоген, найдется, во что переодеться? Ведь мы должны выглядеть совсем как древние греки.
• — Естественно, уважаемая сударыня. Прошу пожаловать в каюты!

Мы прошли по раздвинувшимся коридорам нашего кабинета, магическим образом преобразившимся в кают-компанию древнего судна. Лаэртский показал нам столовую, рубку управления (которая была автоматической и совершенно не требовала нашего участия), камбуз и четыре каюты — каждому из пассажиров отдельно.

Осмотрев свою каюту и найдя там целый шкаф хитонов и пеплосов, а также все современные удобства, девушка осталась более чем довольна — и тут же заявила, что ей необходимо принять ванну «с дороги» и переодеться «к ужину». «К ужину?», уточнил я на всякий случай у нашего проводника и глянул на темнеющее на востоке небо.

— Да, — кивнул тот, — через два часа зайдет солнце.

Мы разошлись каждый по своим каютам, а через два часа встретились — нет, не в столовой: в ней было слишком душно, — а прямо за большим столом на носу корабля. Располагался он весьма удобно, — почти на верхнем мостике, и вид оттуда открывался просто замечательный. Вечерний ветерок был свеж и приятен: багровое солнце на западе прокладывало к нам огненно-красную дорожку.

А через пять минут состоялось явление синьоры Каблучковой. Мы прямо-таки ахнули: Лиза была в бордовом хитоне, перевязанном шафранным поясом, ее волосы были на греческий манер собраны узлом на затылке и заткнуты позолоченными заколками в виде кальмаров, а легкие стройные ноги обуты в посеребренные сандалии.

• - Так, — сказала девушка, когда ей было выражено общее восхищение, — я вижу, все уже собрались. Но что же мы будем ужинать?
• — Тут есть волшебный кухонный комбайн, — пояснил Диоген, — Он всё приготовит сам — нам надо только выбрать блюда.

Ассортимент комбайна неожиданно оказался богатым — будто мы обедали в дорогом греческом или кипрском ресторане. Лиза, согласившись на временную роль официантки, выставила на стол: омлет с сыром и яйцами, луковые голубцы, рыбный суп из морского окуня, рулет из телятины с сыром, медовые макароны, хлеб, «паксимадыо» — дважды пропеченные сухари, салаты, свежие фрукты, изрядный набор различных пирожных, графины с соками и минеральной водой с плавающими внутри кусочками льда, белый кипятильник с прилагавшимся к нему набором чая и кофе. Всё это было кстати, поскольку мы к тому времени сильно проголодались.

Однако мы не просто сели ужинать, а одновременно завели неторопливую беседу, сводившуюся в основном к обмену впечатлениями от чудесных качеств нашей биремы, а также к расспросам Диогена Лаэртского обо всех деталях предстоящего путешествия по морю античной философии. Проводник заявил, что выбор маршрута зависит, в конечном счете, от нас самих, и предложил только соблюдать хронологическую последовательность. После чего все вопросительно уставились на меня и я, неуверенно прокашлявшись, предложил:

• — Давайте начнем, как говорили древние римляне, ab ovo — «с яйца»^[2].
• — То есть с самого начала, Андрей Михайлович? — уточнил Аскин.
• — Да, с начала древнегреческой мысли — и отправимся в Малую Азию, в Ионию. Это Гомер, Гесиод, семь мудрецов и Милетская школа.
• — А разве у Гомера и Гесиода была какая-либо философия? — спросила Лиза с полным ртом: она доедала медовое пирожное в форме барана.
• - Немного, но было, — сказал я. — Там мы также познакомимся с Гераклитом Эфесским, а затем отправимся на Сицилию ив Южную Италию: здесь нас будут интересовать Эмпедокл и Элейская школа: Ксенофан, Парменид и Зенон Элейский.
• — Что ж, отличная идея, — согласился Диоген, — я думаю, наша Сова поймет нас телепатически и направит наш курс туда, куда вы, дорогой Андрей, предложили.
• — А разве нельзя задать курс по нашему компасу? — спросил любопытный Аскин.
• — Конечно, можно, — подтвердил Лаэртский, — но у нас всё особенное, в том числе и компас: он показывает направление не только на определенную сторону света, но и время, эпоху, в которой мы находимся.
• — А мы сейчас в каком времени? — это был уже вопрос Лизы.
• — Сейчас мы приблизительно в пятом веке назад от первой Олимпиады.
• — В пятом веке до нашей эры? — уточнил я у Лаэртского.

Диоген слегка обиделся:

— Не знаю, что у вас там за эра! Я говорю о пятом веке, если вести обратный отсчет от первой Олимпиады.

Я кивнул:

• — Всё понятно. Первая Олимпиада состоялась в 776 г. до нашей эры. Следовательно, сейчас идет примерно 1200 год до нашей эры, или даже 1150 год.
• — Как давно! — воскликнула Лиза.
• — Да, забрались мы достаточно глубоко, — поддержал свою подругу Аскин.

Я напомнил им немножко хронологию древнегреческой истории:

• — К тому времени уже погибла крито-микенская цивилизация, доминировавшая в Эгейском море несколько столетий, а в Грецию, оттесняя ахейские племена в глубь побережий, вторглись суровые дорийцы — предки позднейших спартанцев. Это были своеобразные викинги древности — бесстрашные воины, совершавшие опустошительные набеги на цветущие полисы Аттики и Пелопоннеса. Результатом этих набегов стало основание дорийских поселений на побережье Греции — Спарты, Аргоса, Мессении, Книда в Малой Азии и других. Местное население отчаянно сопротивлялось пришельцам, и, возможно, одним из эпизодов такого сопротивления стала всем известная Троянская война...
• — И мы ее увидим? — радостно воскликнула Лиза.
• — Немного, — сказал Лаэртский, — Кстати, наш корабль уже подходит к побережью Троады, где находилась Троя. Осталось совсем немного, и завтра вы увидите знаменитую битву воочию!

Я нахмурился:

— Но при чем тут философия, уважаемый Диоген? Разве Ахилл, Гектор или Одиссей были философами? Великими воинами, путешественниками, — да, но никак не философами!

Какой вы, однако, придирчивый, Андрей Михайлович! — с возмущением воскликнула Лиза, и завсегда согласный со своей подругой Аскин снова поддакнул ей.

Я пожал плечами и, покинув стол нашего симпосия («дружеской пирушки» — в переводе с древнегреческого), подошел к правому борту биремы и стал пристально всматриваться в заветный горизонт, чтобы разглядеть на нем зеленые всхолмья легендарной Троады. И вдруг слева по ходу судна увидел бегущий нам навстречу корабль. Высокий нос с Палладой, открывшей свою грудь навстречу морскому ветру, свирепый красный глаз, нарисованный на борту и огромный алый парус.

Корабль приближался, сближаясь с нашей биремой: лес длинных весел вздымал по бокам судна взвихренья белой пены. Я заволновался, нервно взглянув на Лаэртского, но наш проводник оставался невозмутим. Он только сказал:

— Агамемнон послал вестника в родные Микены: сообщает о ходе осады и просит свежих подкреплений.

Тем временем подошел к концу наш первый вечер в Средиземноморье. Зажглись крупные голубые звезды, и их свет заструился по нашим усталым плечам. Но мы еще долго разговаривали и только в первом часу разошлись по своим каютам, каждый отдельно свернув на боковую.

Однако, я еще долго не мог войти в объятья Морфея и еще не менее часа лежал с открытыми глазами, слушая глухие удары волн о борта нашего корабля. И никак не мог поверить, что увижу наяву то, о чем долго бредил морозными зимними среднерусскими вечерами...

• [1] Диоген Лаэртский (Лаэрций) — О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов. М., 1979 (есть также другие издания).
• [2] У древних римлян обед начинался с яиц и заканчивался фруктами; «ab ovo» — значит «с самого начала».